Тим покивал, пытаясь представить себе Лесану маленькой девочкой.
— Это они меня, значит, к семейной жизни хотели подготовить, и мужа научить выбирать. При том, что собственная семья всегда казалась мне сущим адом.
— Почему же адом? Они тебя что, обижали?
Лесана внезапно поднялась из кресла и схватила со стола свой бокал.
— Налью себе еще. Ты хочешь? — девушка вопросительно посмотрела на его пустой фужер.
— Да, пожалуй, — согласился Тим. В голове у него по-прежнему шумело, а мысли немного путались — наверное, это шампанское так подействовало на пустой желудок.
Она подошла к барной стойке, на которой были расставлены в ряд целые батареи разномастных бутылок и принялась смешивать себе мартини. Наполнив бокалы, Лесана вернулась, протягивая Тиму шампанское — когда он протянул руку за фужером, их пальцы на мгновение соприкоснулись, и юноша ощутил короткий, но сильный электрический разряд. Или ему это просто показалось?
— Так что же твоя семья? — повторил Тим.
— А что семья? Одно название, а не семья. Вообще, теперь я ненавижу само это слово, — раздраженно проговорила девушка и сделала приличный глоток мартини, слегка закашлявшись.
— Так плохо было?
— Жутко. Ты спрашивал, обижали ли они меня? Они друг друга обижали, это да. Постоянно. Иногда, конечно, и мне доставалось.
Она замолчала, уставившись на оливку в своем стакане. Тим выжидающе смотрел на девушку, сжимая в руке запотевший фужер. Он вдруг поймал себя на мысли, что бесстыдно пожирает глазами ее лицо: грустная, она казалась ему еще прекраснее.
— Отец мой, он ужасный человек, Тим. Иногда я даже сомневалась в том, человек ли он на самом деле. Мамаша — та совсем другая, этакая меркантильная сучка. Сама, хотя из древнего, но обедневшего рода — ни кола, ни двора, а на тебе: сумела заарканить наследного принца. Знала бы, чем для нее это все обернется, — хохотнула Лесана.
Лицо ее внезапно переменилось: грусть уступила место необычно жесткому, почти что яростному выражению.
— Ты должен знать, что они меня никогда не любили. Я думаю, с самого рождения. Отец хотел мальчика, а мать, наверное, вообще никого не хотела. После того, как врачи сообщили им, что она больше никогда не сможет рожать, отец взбесился окончательно. Каждый месяц, аккурат к полнолунию, он превращался в зверя, Тим. В зверя.
— Он, что?…
— Ага, — кивнула девушка, — избивал ее, а меня пугал, в угол загонял, доводил до слез… Ну, она ему тоже мстила, конечно, за издевательства да бесчисленных любовниц. На свой лад, но мстила. А я, понимаешь ли, была для них чем-то вроде предмета обстановки. Тебе надо знать, что мать родила меня в двадцать лет, а ему тогда было всего двадцать четыре. Ясное дело, дочка — наследница трона; но когда она еще на этот самый трон взойдет? Не до того им было, больше собой занимались, а меня скинули на руки своре учителей да придворных дам. Нет, ну мамаша, конечно, не забывала регулярно учить меня житейской мудрости, как она это называла. А отцу — тому на меня вообще было наплевать.
Бокал в руке Тима постепенно становился теплым, нагреваясь от его пылающих ладоней. Как же они могли так поступать с собственным ребенком, маленькой девочкой?
— Вот скажи мне, Тим. Твои родители — они тебя любили? Ну, любят, то есть?
— Конечно, — выпалил он, — это же родители… ох, извини.
— Вот видишь. А мои меня бросили.
— Как бросили?
— Так. Когда мне исполнилось двенадцать, отец решил отдать меня на воспитание бабушке по материнской линии — я думаю, им надоели мои постоянные побеги из дома и нежелание обучаться таким важным для будущей королевы вещам. Фактически, меня удалили от двора, хотя бабушка тоже жила в столице, ее особняк находился в соседнем квартале.
— А как же твое наследование, и все эти… этикеты? Других же детей у них не было?
— Вот именно, что не было. Были бы другие, меня бы давно лишили всех прав, — дрогнувшим голосом проговорила Лесана, осушая свой бокал до дна. — Правда, в конечном итоге, родители этим и принялись заниматься. Когда я жила у бабушки, до меня вдруг начали доходить слухи о том, что отец то собирается разводиться с матерью, то вдруг приближает к себе двоюродных племянников и прочих дальних родственников — одного так полюбил, чуть ли не усыновить его собрался. А мамаша их всех постоянно против меня настраивала: Лесана, мол, не от мира сего, править Цедонией не желает, да и не способна к этому. Сумасшедшей меня повсюду выставлять начала, тварь.
Сильный порыв ветра ворвался в салон, хлопнул оконной рамой и разворошил страницы лежавшей на подоконнике раскрытой книги. Лесана порывисто вскочила и бросилась закрывать окно, словно обрадовавшись предлогу прервать свое тяжелое повествование.
Тим никак не мог найти слов, шокированный неожиданно свалившейся на него историей. Может быть, именно сейчас надо подойти к ней и обнять? Он попытался встать, но отчего-то не послушались ноги — тело пронзила непонятная, ватная слабость.
Вернувшись, Лесана не стала садиться в кресло, а принялась нервно расхаживать по комнате, то и дело дотрагиваясь до разных предметов обстановки и поправляя расставленные на столиках фарфоровые статуэтки.
— Так, о чем я? Да, отослали меня со двора, значит. С глаз долой, из сердца вон — слышал такую поговорку? Сначала я даже обрадовалась: бабушка относилась ко мне очень хорошо, не заставляла делать ничего из того, что мне не нравилось и разрешала выходить в город тогда, когда я захочу. Когда узнала, что я мечтаю научиться морскому делу, то сразу же подарила мне маленькую яхту и капитана впридачу, который принялся меня всему обучать. Такой, знаешь ли, симпатичный молодой человек…
Тиму не понравилось то, каким тоном она это сказала.
— Так вот, очень скоро я уже многое умела сама, и мы с Эрнестом часто выходили в открытое море, а однажды даже поплыли на остров Рокка, что в целом дне пути от Сантуриана.
— Сантуриан? — переспросил Тим.
— Ну да, мой родной город, столица Цедонии. — Она немного помолчала. — А этот остров, Тим, он неописуемо прекрасен. Весь порос сосновым лесом, а в самом центре его спрятано изумительной красоты озеро, глубокое и прозрачное, словно хрусталь. Вода там густого синего цвета и очень холодная, а берег покрыт сплошным ковром огромных кувшинок и лотосов. Мы провели там всю ночь… и эта ночь, наверное, была самой счастливой в моей жизни. Поскольку ни до, ни после этого я не переживала такого чистого, незамутненного ощущения счастья…
Тим не решался спросить, что произошло в ту ночь между ней и капитаном яхты; но по лицу и голосу девушки почти догадывался об этом.
— Тогда мне едва исполнилось пятнадцать, — добавила Лесана, — а через месяц Эрнеста отправили в экспедицию на крайний Север, и я больше никогда ничего о нем не слышала.
— После этого я начала вести бурный, если не сказать — разгульный образ жизни. Целыми днями проводила время в порту, перезнакомилась с половиной морских офицеров Сантуриана, одно время даже решила, что хочу научиться рисовать и посещала академию высоких искусств. Там тоже обзавелась кучей новых знакомых и мы все вместе ходили в море на моей яхте, с утра до вечера праздновали и прожигали жизнь. Причем, понимаешь, ни для кого из этих людей не было секретом, кто я такая — и скоро мое имя уже украшало заголовки всей бульварной прессы. А мне, Тим, на все это было наплевать. Чем хуже, тем лучше — такой был у меня тогда принцип, и еще мне очень хотелось как следует досадить своим поведением и образом жизни родителям. Поскольку не понимала я тогда, что досаждаю-то в основном самой себе.
— А что же твоя бабушка? — поинтересовался Тим. — Она-то как ко всему этому относилась?