- Молю, чтобы там всем хватило увечий и смерти.
Ночью, когда он впервые увидел Нуниеву, увечий было предостаточно.
Пьяный, с окровавленными костяшками пальцев и выбитыми зубами, Капитан Круциус брёл по мостовой Сумифы. Он держал свой путь через тёмное ущелье из магазинов и домов, закрытые ставни которых испускали золотистый свет, пронзая ночную мглу. Чередующиеся линии из света и тьмы, придавали Круциусу тигриный окрас. Ему нравилась эта игра света. Золото, кровь и кошки - людоеды – это и была его жизнь.
Он хотел, чтобы всё было иначе. Круциус надеялся отличиться на борту Йотианской военной галеры, но любовная связь с дочерью адмирала в этом самом городе, оборвала все его надежды на лучшую жизнь. Он до сих пор виделся с этой девушкой, но за пять лет он не увидел трюм ни единого корабля, кроме пиратской шхуны или бригантины. В то время, он и стал капитаном своего капера. Кулаки и зубы заработали ему его корабль, «Бэкстаб», а постоянная работа абордажной саблей подарила ему небольшой начальный капитал. Сегодняшняя драка, была ещё одной битвой за защиту этого капитала. Вор, который думал, что ему принадлежит золото Круциуса, лежал сейчас избитый и окровавленный в переулке около таверны.
Нанесение увечий не было в жизни, которую он планировал, но это было единственное, что удавалось ему достаточно хорошо делать. По крайней мере, ему не приходилось скучать. Он бы дрался, пил и распутничал до того дня, пока одна из его привычек не убила бы его. Жизнь капитана капера была весёлой, но короткой до безобразия.
Капитан Круциус приблизился к Бэкстабу, стоящему в тени пришвартованных рядом кораблей. Голова Круциуса кружилась от спиртного, кулачного боя и отвратительного звука, который доносился со стороны его капера. Это был пронзительный плач, похожий на вопль кота, зажатого в тисках. Круциус потряс головой, обдумывая, от какой такой мерзости может исходить ещё более мерзкий звук. Пока он всё выше взбирался по трапу на Бэкстаб, звук становился ещё громче.
- Проклятие.
Круциус шагнул на никем не надраенную и покрытую песком палубу. Несколько фигур крепко спали, облокотившись на бухты троса или на сложенные паруса, развешанные вдоль корабельных поручней. Один из них сидел в полусонном состоянии, попивая что-то довольно крепкое из бутылки.
- Эй, Биггс. Что за шум? - прорычал Круциус.
Мужчина пожал плечами. - Приходила женщина. Говорят, она оставила что-то тебе. А полчаса назад начался этот вопль.
Круциус поднял руки, прикрывая уши от воплей, которым, казалось, не было конца. - Как давно она приходила?
- Может быть с час назад. Трудно сказать. Сонная выдалась ночка.
- Бесполезный слизняк, - прошипел Круциус.
Сжав свои окровавленные кулаки, Круциус неуверенно побрёл в каюту. Он со всей своей оставшейся злостью отшвырнул ногой закрытую дверь. Вопли остановились лишь на мгновение, а после продолжились с новой силой. Он знал, что это мог быть ребёнок, и знал, кто примерно должна быть его матерью, но войти в его духовное святилище и оставить там мерзкого, вопящего захватчика… Это было пределом его терпения! Крик ребёнка разрывал его натянутые спиртным нервы, словно неудавшийся скрипач, водящий смычком по струнам нежнейшего инструмента.
- Замолчи, проклятый ребёнок!
Схватив лампу, он поджёг её и, крадучись, побрёл в комнату. Он съёжился от новой звуковой атаки и сжался от страха, в преддверии следующей. Это была его личная каюта – громоздкая мебель, запертые сундуки, мушкеты, абордажные сабли, бочки с ромом и сигары – место, предназначенное лишь для мужчины. Но всё это мрачное великолепие затмила изящно сплетённая корзинка с розовым свёртком из шерстяного одеяла внутри неё, из которой торчали крошечные ручки, шевелящееся, подобно ослабевшей актинии.
- Проклятие!
Круциус осторожно подошёл к корзине, подняв горящую лампу, и взглянул в это вопящее лицо. Он ожидал остаться равнодушным к ребёнку – свёртку, мокрому с обоих концов и пахнущим прокисшим молоком, – и был уверен, что он не будет похож на прелестного малыша, пока от него будет слышен этот истеричный вопль. Но её вопль был криком одиночества и ужаса. Брошенная собственной матерью, одна в незнакомом месте, где её крики не замечали довольно долгое время, а кругом были только ворчащие и грубые моряки… Круциус видел что-то родное в нём, не только в форме глаз и губ, которые были, несомненно, его, но также и в ярости отчаяния покинутого всеми существа.