Прохор Сметник, завидев со своего двора пылившую в направлении деревни колонну немцев, успел снарядить конного в Островецк. Сам же, затягивая время, вступил с офицером в переговоры, и, когда обнаружил знание полутора десятков немецких слов, немцы повеселели, потешаясь над выговором бородатого полешука. А Прохор, войдя в роль, старался вовсю: откуда вдруг и вспомнилась заученная еще на германском фронте, когда ходил за проволоку брататься с ихним солдатом, шуточная баварская песенка. С пятого на десятое пропел ее, больше притопывая на месте и ощупывая руками выпяченный живот (ни дать ни взять — пивовар!). Солдаты, обступив старосту и аккомпанируя ему на губных гармошках, гоготали. «Спектакль» прервал офицер, молча наблюдавший все это время за стараниями Прохора: властно гаркнул команду, по которой солдаты принялись отсчитывать каждого пятого.
Когда восемнадцать обреченных закончили рыть яму недалеко от конюшни, к месту казни подкатил запыленный «оппель». Из машины вылез комендант островецкого гарнизона, перед которым тотчас вытянулся на носках со вздернутой над головой рукой офицер, командовавший отрядом. На почтительном расстоянии от них держался бургомистр в черном френче. Комендант, перекинувшись несколькими фразами с пустоглазым офицером, сделал короткий жест в сторону бургомистра. Тот, угодливо кивнув, приблизился к сгрудившимся у конюшни видиборцам.
— Люди! Два часа назад я дал расписку господину коменданту в том, что в Видиборе, где я народился и жил, пока меня коммунисты и жиды не сослали на Север, партизан и сочувствующих им нет! Ежели я ошибся, то зараз стану к яме девятнадцатым, а ежели нет — вас распустят по домам. Немцы — народ справедливый и исполнительный, слов на ветер не бросают. Говорите! От вас зависит судьба ваших родных и суседей…
Толпа видиборцев, съежившись от холода и страха за родных и близких, изломанным рядом маячивших справа в отдалении, сперва будто онемела на несколько мгновений, затем ворохнулась из края в край, будто по ней пропустили ток небольшого напряжения, — запричитала, заойкала, уши просверлил пронзительный детский плач…
Адам Сметник, растерянно оглянувшись на брата, направил было стопы к начальству, с холодным интересом взиравшему на него из-под высоких тулий фуражек, однако так и не посмел приблизиться — остановился в нескольких шагах.
— Герр офицер! Ети, смею вас заверить, не возьмут в руки оружия… Слышите их? От страха они, смею заверить…
— Гут, господин Сметник. — Комендант, подойдя к нему, снисходительно похлопал его по плечу. — Как толкует ваша пословица, твои слова да богу в уши, а? Кому как не вам знать этот загадочный русский душа. Разве это не странно, что они там стоят? — показал он хлыстом на приговоренных.
— Ага-ага, старанные люди, работящие, а пострадать могут сдуру! — торопливо подхватил Адам Сметник, вымучивая на одутловатом лице заискивающую улыбку. — Прикажите распустить по дворам, герр офицер, свиньи с утра не кормлены, коровы не поены…
— О, свиньи, понимай. Для солдат великой Германия нужно много русского сала… Гут. — Он повернулся к пустоглазому офицеру. — Отставить огонь, капитан! Разместите солдат по дворам и дожидайтесь указаний вашего начальства. А что касается этих бородатых мужичков, раз уж вы их собрали, то у меня возникла неплохая идея… Не забудьте при случае отблагодарить, и боже вас упаси влюбиться в славянку!..
Женщин с малыми детьми немцы распустили по домам, а мужское население Видибора, включая стариков и подростков, загнали в конюшню. В полутемном углу на сваленных в кучу хомутах сидели Трофим Дубровный с сыном Николаем. Никто в конюшне не знал, какая судьба им уготована, поэтому общее настроение было гнетущим; каждый, похоже, был занят тем, что молча, по крохам, перебирал в памяти прожитое, и выходило, что, если бы не эта беда, так и не нашлось бы времени оглянуться назад, отделить хорошее от дурного, как зерно от плевел, а затем то и другое взвесить на чашах весов своей совести — которая перевесит, правильно ли жил?..
Лишь к вечеру, когда домашние принесли передачу и новость о том, что их отправляют в Лунинец, в конюшне наступило оживление: одни обрадовались, другие сперва приуныли, потом — махнули рукой, пожалели, что от доставленной самогонки не осталось ни капли…
Видиборцев продержали взаперти еще сутки, а затем староста Прохор Сметник, явившийся в сопровождении унтера, который неделю назад наведывался к Дубровным, приказал всем снаряжать подводы, чтобы к вечеру выехать в направлении железнодорожной станции Лунинец.