Завод гремел. Стройка шла полным ходом. Люди делали все, чтобы осенью могла задымить первая огромная труба. И все это было дело рук инженера, плод бессонных ночей, горячих дней, когда он носился по стройке с утра до вечера, не зная ни отдыха, ни покоя.
«А если он сам придет?» — подумала Мара и улыбнулась этой своей мысли. «Я, — скажет — пришел просто так, из любопытства. Хочу посмотреть, что сталось с тем маленьким кусочком мяса, который выпал на диван в моем кабинете. Дай, думаю, пойду, проведаю».
«А сталось вот что!» — с гордостью подбросив на руках сына, словно показывая его инженеру, сказала вслух Мара.
«Только нет! Он не придет! Не такой он человек! Он слишком горд, чтобы решиться на это. Нет, он не позволит себе прийти к женщине, роженице, в отсутствие мужа!»
Но ей так хотелось, чтобы он пришел! А может, плюнет на все предрассудки, возьмет и придет… Он — главный инженер, руководитель большого масштаба, он обязан проявлять заботу обо всех и в первую очередь о тех, кому сам дал жизнь. Ведь если есть на этом свете человек, которого бы следовало назвать крестным отцом ее ребенка, то этот человек — он, который услышал первый крик ее сына, и, может, передал ему свой гордый дух. Почему бы крестному отцу ее ребенка не придти проведать ее и сына?
Мара гордилась, что ее сын был первым ребенком, родившимся на заводе. Орешчанские женщины, заходившие взглянуть на него, говорили, что это добрый знак. Да еще где родился-то? В самом сердце завода, в кабинете главного инженера. По их утверждениям, это должно было означать, что село и завод скоро сольются в одно. Другого пути нет и не может быть…
«Надо завтра же пригласить к себе инженера!» — решила Мара и стала переодеваться, чтобы выйти с ребенком погулять.
Переодеваясь, Мара услышала на лестнице шаги и невольно подумала: «А вдруг это он?»
Она сама не знала, как это ей пришло в голову, но почему-то была почти убеждена, что это инженер. Как же ей быть, если это он? Неужели сказать ему: «Прошу вас, не входите! Подождите меня внизу!» Нет, нет, нельзя допустить, чтобы он вошел! Она не пустит! Но почему? Почему бы его не пригласить в комнату? Он же может обидеться.
Натягивая платье и мельком взглянув на себя в зеркало, она вдруг подумала о том, в каком положении он ее видел… А вдруг она ему желанна? Ей стало стыдно своих мыслей, она разозлилась на себя и быстро одернув платье, подошла к двери и прислушалась. Шаги раздавались уже где-то выше, на третьем или четвертом этаже…
Плач ребенка вывел Мару из оцепенения. Ребенок кричал, словно взывая: «Ну, что ж ты, мама! Я хочу гулять! Хочу увидеть завод, небо, вдохнуть запах земли!»
Она положила ребенка в коляску, открыла дверь, выкатила коляску на лестничную площадку и только хотела поднять ее вместе с ребенком и снести на первый этаж, как какой-то рабочий, видно тот самый, который только что поднимался наверх и которого Мара приняла было за главного инженера, сбежал по лестнице с верхнего этажа и, улыбнувшись доброй улыбкой, напомнившей ей улыбку инженера, сказал:
— Ну, зачем же вы так? Уроните ребенка! Дайте, я вам помогу! — и, взглянув на свои руки, добавил: — Чистые!
Потом легко поднял белую, сверкающую свежим лаком коляску и вынес во двор. Мара с благодарностью подумала: «Вот какие на заводе рабочие! Добрые, как и он сам!»
Мара покатила коляску по песчаной дорожке к лесу. Коляска катилась легко. Пахло свежескошенной травой. Молодой матери очень хотелось встретить кого-нибудь, кто бы ей сказал новые, еще не слыханные ею слова, такие, от которых сразу стало бы легко на душе.
За эти дни у нее побывало много народу. Тучиха заходила чуть не ежедневно, забегали работницы с завода.
— Это ведь наш ребенок, заводской!
Приходили и коллеги по школе, и орешчанские женщины.
Но за эти двадцать дней она стосковалась по человеческому многолюдью, гулу голосов, смеху, шуткам.
Вместе с новыми чувствами, которыми обогатилось ее сердце после родов, в нем крепло и ширилось огромное любопытство к внешнему миру, жажда поближе узнать бушевавшую за окнами жизнь, окунуться в нее с головой. Она много думала теперь о месте человека в жизни, о долге, чести, верности и измене, гражданской и личной, о том, как высоко может вознестись человек и низко пасть, сам того не подозревая. Убеждая себя, что служит народу, будет служить только себе. Ей хотелось поговорить обо всем этом с кем-нибудь прямо, откровенно, начистоту, услышать голос, который мог бы ей сказать права она или нет. Муж ее последнее время стал явно избегать откровенных и прямых разговоров с ней, а душа Мары требовала разрядки.