Сельские столяры сбили три гроба, одинаковых, одной длины. — по росту покойных. Покойников обрядили и понесли на руках род звуки траурной музыки. Вместо свадебного шествия к кладбищу потянулась скорбная, погребальная процессия… Колокола звонили не по одному, не по трем, а по целому селу.
Словно огненный ураган, завод с его зловещей электрической силой поднял на ноги, вымел из домов все село — от мала до велика. Шел густой снег, закрывая лица, почерневшие от горя, белой завесой заволакивая шествие, застилая кладбище. Челебийский лес, завод, небо и земля слились в одно, скованные вечной тишиной, имя которой — смерть.
Неожиданно процессия, будто натолкнувшись на невидимую преграду, остановилась. Ворота кладбища были перегорожены четырьмя рядами колючей проволоки. Мертвых не пускали на кладбище. Они лежали в гробах почерневшие, как обгоревшее железо. Погибли из-за завода, а завод не хотел их пускать…
— Мамочка, родненькая! Боже, что делается на этом свете! — причитали женщины.
— Как можно?! Где это видана такая бесчеловечность! — крикнул Туча и ухватился за проволоку. — Несите! Я отвечаю! Похороним их здесь в братской могиле! Пусть все знают, что на этом кладбище погребено старое село Орешец!
Навстречу им вышел сторож с ружьем…
— Запрещено, товарищи! Возвращайтесь!..
— Прочь с дороги, собака! — рявкнул Туча. — Про-о-очь!
— Так ведь сами рассудите, товарищи, сегодня похороните, а завтра надо будет откапывать и переносить на другое кладбище!
— Нам в Софии сказали, что кладбища завод не тронет! — кипятилась Игна.
— Такого распоряжения я не получал. Может, завтра будет, а сейчас нет! — не унимался сторож. Он был не местный, из какого-то дальнего села.
— Инженера сюда! Где инженер? — послышались голоса в толпе. — Позовите инженера, пусть разрешит.
— Где его сейчас найдешь?
— Здесь похороним, только здесь! — кричали орешчане, наседая на сторожа, и уже было двинулись вслед за Тучей, но жены убитых запричитали-заголосили, ужаснувшись слов сторожа.
— Назад! Возвращайтесь! Не хотим, чтобы завтра тревожили их еще не остывшие кости.
И перед их скорбью, их великой печалью все отступили. Шествие тронулось назад, к Пениному рву, где было решено отвести участок под новое кладбище.
Дяди учительницы Мары первыми легли в эту землю.
15
«Знаете, что такое коммунизм? Коммунизм — это Советская власть плюс электрификация. А электрификация — это значит индустриализация!»
Вот что услышали «парламентеры» села Орешец в Софии.
«Мы целые села переселили, чтобы построить водохранилища. Они нам дадут электроэнергию. Электричество будет двигать машины, заводы. А вы хотите топтаться на одном месте. Плачете по кладбищу. Мы хотим, чтобы людей у нас умирало меньше и чтобы вместо больших красивых кладбищ были большие красивые заводы… Но раз уж вы так настаиваете, не будем спорить из-за какого-то кладбища. Дадим указание заводу подыскать себе другой участок…»
Так им пообещали, и женщины вернулись в деревню гордые, уверенные, что на земле есть правда. Село успокоилось. Теперь уже можно было справлять свадьбу, отпраздновав тем самым и свою победу. А обернулось все по-иному…
Орешчане убедились в своей беспомощности и примирились с тем, что должны будут хоронить умерших там, где когда-то закапывали турков, где зарывали как попало, без крестов, румынских и болгарских цыган.
Не мог смириться только один человек — Игна Сыботинова. Она не могла допустить, чтобы кости, ее отца были раздроблены зубьями экскаваторов или перехоронены в общую яму с цыганами. Мать ее умерла в больнице во время операции и похоронена в Софии, потому что некому было перевезти ее в деревню: они были малы, а отец мобилизован в армию. Единственной родной могилой в селе у Игны была могила отца. И ему, единственному дорогому человеку, не видевшему радости и счастья при жизни, грозила опасность поругания после смерти. Этого она не могла снести.