— Да зачем жену? Я сам приду, а как же? Я в первую очередь за кооператив, а потом уже за рабочий класс как авангард! — засуетился будочник.
Дети уже повернули на тропинку, что вела к селу. Бай Дафин проводил председателя и учительницу до самой реки. Там, у мостика, их поджидали дети. Они бросились к учительнице, и каждый протягивал ей букетик фиалок.
— Вот, смотрите, с корешком, давайте посадим возле школы, а то, может, и здесь скоро не будет…
Учительница стала вся лиловая от фиалкового цвета. Смущенная, обескураженная, она сама не знала, какие фиалки пахнут лучше — «заводские» или «сельские»…
19
Думали, что, переехав на завод, Туча забудет дорогу в Орешец.
— Устроился — и в ус не дует! Так уж оно ведется! Дорвавшемуся до лакомого куска обглоданная кость ни к чему. Карьерист несчастный!
Для Тучи, как и для любого порядочного человека, семья была всем. Жизнь на два дома ему опостылела, и он перевез к себе жену. По воскресеньям приезжал из города сын. Проводил с ними праздники и даже за весенние каникулы ни разу не удосужился заглянуть в Орешец. На заводе было куда интереснее. Жена Тучи устроилась на работу. Обедали в заводской столовой. Это развязало ей руки. Она вздохнула с облегчением, освободившись от повседневных домашних забот — кухни и стирки. В свободное время Тучиха знай ходила из комнаты в комнату, переставляя с одного места на другое столы, стулья: хотелось, чтобы квартира была как можно уютнее. Туча ей помогал. Он был прекрасным семьянином, и жена его на этот счет могла быть спокойна.
Это-то как раз и беспокоило орешчан. Жена, семья были надежной нитью, связывавшей Тучу с родной деревней, думали они, а коль нить эта оборвалась, то и Туча для них теперь отрезанный ломоть. Они считали, что он уже на все махнул рукой и, как все смертные, с головой ушел в новую работу, домашние заботы. Был бы Туча простым орешчанином, никто бы о нем и не вспомнил. Но он был их первый председатель! В свое время он их повел к новой жизни, а теперь, в самую трудную пору, бросил на произвол судьбы. Этого орешчане не могли простить. Считали его предателем, отступником, карьеристом. А он за последнее время и впрямь глаз не казал в Орешец. Вырубили Челебийский лес, а от него ни слуху, ни духу!
— Испугался! И ему заткнули глотку высокой зарплатой!
О том, где пропадал и чем был занят Туча, знали только там, на заводе. Он покинул открытое поле боя и вел с руководителями ожесточенную закулисную войну. Не угомонился, пока не поставил в известность все инстанции сверху донизу — от Центрального Комитета и правительства до заводского партбюро и месткома — о катастрофическом положении села Орешец. Рабочий день он начинал с вопроса: «До каких пор эти люди будут бедствовать по нашей вине? Неужели завод, разоривший село, не может помочь ему стать на ноги?!» И в ответ слышал: «Частично помогаем! Мужчины вот работают у нас, кормят семьи. Большего пока не можем!» Наконец, после долгих споров и пререканий, счастье улыбнулось селу Орешец. Туча, договорившись с инженером, вывел человек пятьсот рабочих на посадку винограда и фруктовых деревьев. В воскресенье вместо отдыха свободные от работы люди, захватив лопаты, кирки, мотыги, подались на Иманский холм. Сюда стеклось все село — со знаменами и песнями пришли дети, с клюками и посохами приковыляли старики. Целая армия залила онемевший холм. И в этом человеческом море ясно выделялись рабочие — так бурные мутные потоки, несущиеся с гор после дождя, не сразу смешиваются с чистой водой. В рабочих чувствовалась своя сноровка, свой стиль. Они действовали быстро, без заминок. Уверенно управляли машинами. Случись какая поломка или неуправка, никто и не заметит: все тут же налаживалось, исправлялось. Работая вручную плечо в плечо с крестьянами, заводские опять же выделялись. Не так взмахивали мотыгами и кирками. Не так дышали. Долбили землю частыми ударами, стараясь обогнать соседей. Крестьяне же продвигались вперед медленно, работали неторопливо, с прохладцей. Глядя на то, как работают те и другие, невольно хотелось сравнить их с лошадью и волом, впряженными в один воз. Сразу не скажешь, кто из них сильнее. Хотя силу машин и меряют лошадиными силами, только ведь вол не уступит лошади. Пожалуй, он может служить мерой крестьянской силы. Случалось, трактор не мог осилить весенней или осенней распутицы, застревал в грязи, чтоб вызволить его орешчане впрягали две-три пары волов, приговаривая: «Вот тебе и лошадиные силы! Пришлось четырьмя воловьими силами целый трактор тащить!» Крестьяне, точно волы, которые переступают ногами лениво, тяжело, но тянут отменно, обрабатывают землю как нельзя лучше, только медленно.