Игна шла дальше, внимательно присматриваясь к тому, как работают мужчины и женщины. Люди даже голос потеряли. Вместо них ревели, скрежетали, раздражающе визжали машины, рядом с которыми рабочие выглядели маленькими и беспомощными. На стане одного из корпусов, на лесах, она увидела своего Сыботина. Дома, когда муж, слегка пригибаясь, вырастал в дверях, он казался ей чуть ли не великаном, а здесь, на этом железном насесте, был похож на ворону, сидящую на высоком дереве. Там, в деревне, на земле, он был точно вековой дуб, а здесь стал какой-то железкой, затерявшейся среди множества себе подобных. Она не могла увидеть всего, что строится, и всех, кто строит. Ей казалось, что она ни за что не сможет разобраться в этом столпотворении людей, машин и материалов. Человек здесь — ничто. И все-таки именно он, человек, командует машинами. Жалкая букашка, в сто раз меньше какого-нибудь громилы-крана, а заставляет его двигаться, работать. Чудно! У рабочих, казалось, есть свой, особый язык, которого она не понимала. Для нее здесь все было особенным, странным и неприемлемым. Раньше она видела его со стороны, издалека. Он ей казался огромным хищником, готовящимся напасть на свою жертву.
Теперь она была внутри, в самом сердце строящегося великана, и видела воочию, как он уже сейчас поглощал сотни людей, превращая их в механизмы. А дальше что? Ему уже мало будет одного села Орешец, его ненасытное чрево проглотит все вокруг. А люди? В них не останется ничего крестьянского, это будут совсем другие люди. Взять тех, кто уже сейчас работает на стройке. Сердца их загрубели, очерствели, как и лица. Она боялась за Сыботина. Боялась, что ей придется жить с машиной, автоматом…
Пока Игна бродила по стройке, наступил обеденный перерыв. И перерыв-то у них начинался не по-человечески: вдруг завыла сирена, как во время войны, того и гляди, налетят самолеты и начнут сбрасывать атомные бомбы. Игна чуть не пустилась наутек… Тишины, сельской тишины здесь не найдешь! Здесь даже солнце какое-то запыленное, тусклое, нечистое.
«И как только здесь люди живут? Эх, Сыби, Сыби!»
Она вдруг потеряла мужа из виду. Люди, множество людей залило заводской двор. Они спустились с лесов, башенных кранов, столбов, вынырнули из цехов — вокруг нее бурлила, плескалась грязно-синяя толпа. Рокот машин затих, но в ушах у нее все еще гудело. Рабочие, отделившиеся от машин, снова обрели дар речи. Гул машин сменился гамом голосов.
— Эй, Лачко! Здорово! Привет! — слышалось отовсюду.
Люди оживали и, весело переговариваясь, сливались в синие ручьи, которые текли в сторону магазинов и столовой.
Игна сновала в толпе, оборачивалась во все стороны, но Сыботина нигде не было.
— Эй, товарищ! — раздался рядом чей-то знакомый голос.
Она обернулась и увидела перед собой смеющееся женское лицо. Странное дело: в этом лице было что-то знакомое, но Игна никак не могла вспомнить, кто эта женщина.
— Не узнаете? — женщина только что вымыла лицо под краном и вытиралась полотенцем. — Нас, действительно, здесь узнать нельзя.
И только когда она вытерлась, расчесала сбившиеся под косынкой волосы, Игна радостно воскликнула:
— А-а!
Железные шарики снова стали глазами. В них искрилось солнце, зеленела трава. Лицо женщины золотилось персиковым пушком.
— Ты та, что пела на посадке винограда?
— Та самая! Здравствуйте! — крановщица, сунув перчатки в карман комбинезона, дружески пожала ей руку.
— Лидия! Пошли! — звали ее проходившие мимо мужчины, но она махала рукой:
— Идите, идите!
— Лидия, пойдем! — тянули ее девушки, а она только знай отмахивалась и не трогалась с места.
Две женщины, которых, казалось, ничто не связывало, которым нечего было сказать друг другу, стояли, не трогаясь с места.
— Иди обедай! Здесь ведь не село, где когда вздумается можешь заглянуть в кастрюлю — всегда что-нибудь да найдется. А тут, у вас, раз опоздал, кончено.
— Ничего страшного. Есть магазины, ларьки. Да у нас всегда что-нибудь есть про запас. А ты что здесь делаешь?