Отец отнес крест на кладбище, но, как только в доме было что-нибудь неладно, ей слышался крик совы и мерещился крест. Сколько раз она вскакивала с постели по ночам с криком: «Ой, мамочка, крест!».
Креста давно не было. Девочка, как и все дети, быстро забыла об этом событии, успокоилась, но теперь, когда мать, наплакавшись и напричитавшись вволю, стала молчаливой, скрытной, ее снова стали мучить кошмары. Стоило Игне выйти из дома, как Яничке начинало мерещиться, что мать преследует крест, гонится за ней, вот-вот настигнет и накроет. Она тревожилась за мать, не зная, как ей помочь. А что если взять и признаться, что ее поцеловал парень?
«Я даже не знаю, как его звать, мама!» — сказала бы она в оправдание. И вся цепенела от ужаса, представив, что было бы с матерью, — и металась по комнатам, как зверь в клетке. Ей всюду чудился зловещий крест.
«Но я же не хотела, мамочка! Он сам это сделал, когда вытащил меня из ямы!..»
«В яму, в яму!..» — стонет крест, раскинув над ней свои черные крылья.
И дома, и в школе ее неотступно преследовала мысль, что она совершила преступление, опозорила себя. Она щупала руками лицо, терла щеки, губы, словно пытаясь стереть с них отпечаток, след преступления, но это было не так-то просто, и ей казалось, что его видят и учительница, и подружки, которые без конца приставали к ней с расспросами, что с ней случилось, как это вдруг она ни с того, ни с сего схватила двойку. И сколько она ни уверяла их, что ничего особенного с ней не случилось, они не верили, догадываясь о чем-то, лукаво посмеивались. Больше всех досаждала ей Ленче. Эта желтоволосая бледнолицая девчушка с острым подбородком и длинными, как жерди, руками и ногами, не отставала от нее даже дома, стараясь выудить из нее признание.
— Какая ты скрытная! — возмущалась Ленче. — Ну расскажи, что ты делала на заводе?
— И слышать больше не хочу о заводе!
— Вот как! Почему? — навастривала уши Ленче.
— Да ну его!
— А что случилось?
— Что могло случиться? Я же была у отца. Только хорошее, ничего плохого!
— А что хорошее?
— Просто хорошо! Хорошо провела время. Пила пиво.
— А-а-а, ты напилась? Пиво одурманивает…
— А меня не одурманило!
— А сколько бутылок ты выпила?
— Нисколько. Я только попробовала.
— А еще что?
— Танцевала.
— А-а-а! С кем?
— С рабочими, товарищами отца!
— Ишь ты! Вот это здорово — танцевала с рабочими! А как зовут того, с кем ты танцевала?
— Да я откуда знаю!
— Как же ты танцевала, а не знаешь с кем? Разве он не знакомился с тобой?
Ленче подпрыгивала то с одной, то с другой стороны, как обезьянка. Так и льнула к подруге, так и лезла в душу — уж очень ей хотелось выведать все. Она вся раскраснелась, переживания Янички волновали ее, разжигая в ее сердечке смутное чувство радости. А Яничка уже готова была во всем признаться. Она чуть не открылась перед подругой, что дело вовсе не в товарищах отца, что встретилась она там с одним вихрастым пареньком и что случилось то-то и то-то… Вот и вся ее тайна. Она, пожалуй, рассказала бы обо всем, если бы не горе матери, которое комком подступало к горлу, мешало излить душу.
— Какая ты счастливая, что можешь ходить на завод когда тебе вздумается, танцевать и пить пиво, как взрослая. А вот нас не пускают, — жаловалась Ленче, глядя на Яничку с нескрываемой завистью. Поохала, поахала и умчалась, чтобы поскорее растрезвонить девчонкам и мальчишкам о том, что Яничка танцевала на заводе и пила пиво и поэтому не выучила урока.
Яничка зарекалась, что ноги ее больше не будет на заводе. Ей казалось, будто в следующий раз с нею должно случиться нечто страшное — самое страшное на свете, после чего ей уже больше не выбраться из пропасти, над которой будет торчать крест позора и проклятия!
Но как-то раз погожим вечером с улицы донеслось легкое посвистывание:
— Фь-ю-ю, фью-ю-фью, фью, фью-фью-фью!
Что это? Будто вороватый дрозд свистит в винограднике. Яничка прислушалась. Нет, это не дрозд. Звук стал ясным, отчетливым.
— Фью! Фью!
Она подбежала к окну — никого, бросилась к другому. Свист уже напоминал гудок паровоза. Яничка уронила книгу, которую в растерянности прижимала к груди. Там, на улице, перед домом, стоял парень, тот самый — вихрастый, кучерявый. Правда, он немного пригладил спереди свой непокорный чуб, но лицо его показалось Яничке таким страшным, что она в диком испуге отпрянула от окна.
— Ой, мамочка! — запричитала Яничка, но мать была на работе и ничем не могла ей помочь. Яничка перепугалась до смерти, сама толком не зная чего, и не могла сообразить, что ей делать. Стояла посередине комнаты, не спуская глаз с открытой двери во двор. Она могла бы одним духом перемахнуть через широкий двор и скрыться в саду, но вместо этого продолжала стоять, как вкопанная.