* * *
Сколько дал мне Господь — я запутался в этих дарах.
Я подобен овце, что затеряна Богом в горах.
Тёмной ночью я плачу, а утром синицу ловлю,
потому что синица — родная сестра журавлю.
Я — грядущего пленник, я узник вчерашнего дня,
здесь незримою сетью ловило пространство меня,
только плыл я, как рыба, вдоль мелкой прозрачной реки
и смотрел, как на рыб рыбаки расставляли силки,
как ходил птицелов с муравьиной мукой в бороде
и руками ловил отражения чаек в воде.
А на дальнем холме, где трава, как вода, зелена,
укрывала меня голубых облаков пелена,
и сияла луна, так что слёзы текли по лицу,
и пастух находил в одиноком ущелье овцу.
Он смиренно шептал: что там видится, там, впереди,
где заблудшую душу Господь прижимает к груди?
* * *
1
Дни твоей любви — как в руке гроши.
Дай один пятак на помин души,
а другой пятак ты в колодец брось —
тяжело живым жить с живыми врозь:
тем, кто ищет крест посреди могил,
тем, кто умер и имя своё забыл.
Покидает слово поверхность губ,
и закрыт, как ларь, деревянный сруб —
в нём столпом хрустальным стоит вода,
как любовь, что ещё не дала плода.
2
Тяжело тебе говорить: «прости» —
дни твоей любви, как вода в горсти,
утечёт меж пальцами, утечёт…
Что другим позор — то тебе почёт,
что другим убыток — тебе улов —
несказанный смысл в паутине слов.
3
Строя в небе город, снуют стрижи,
и цветут, как сон, васильки во ржи.
Пусть в воде светло, а в земле — черно,
но твои слова — как в руке зерно.
Прилетит синица из дальних мест,
где с колодцем рядом — дубовый крест,
а с рябиной жаркой — прохладный клён,
где детей головки светлы, как лён,
так светлы, что, кажется, час пробил
выходить усопшим из их могил.
4
— Но легко ли миром повелевать? —
спросишь ты у леса, земли, реки.
Прилетит синица зерно клевать,
пить святую воду с твоей руки
прилетит прозрачная стрекоза,
приползёт заботливый муравей —
и твоё лицо обовьёт лоза,
позабытый царь голубых кровей.
Вот и жизнь прошла, как короткий день,
отгорел закат — впереди темно,
и, уже не жалуясь на мигрень,
обнажил колодец сухое дно.
Там блестит монетка — последний знак,
что любовь в душе оставляет след,
а душа летит в тот слепящий мрак,
где уже ни жизни, ни смерти нет.
* * *
Это — ты, похороненный заживо,
говоришь глинобитной стране
слово — пуха белее лебяжьего,
тяжелее, чем камень на дне,
легче облака, ангелом тканного,
крови жертвенной горячей…
Это — жизнь, обретённая заново
у семи чудотворных ключей.
Но, покуда из сил ты не выбился,
знай, что эры иные грядут:
пирамиду над чучелом ибиса
египтяне опять возведут.
Возведут с аккуратностью жреческой,
маскируя священный испуг, —
и на флейте, на дудочке греческой
заиграет последний пастух.
Если б был ты доверчивым юношей,
что б у Господа ты попросил?
У могил, перекрёстков и пустошей
выбивается время из сил.
Пляшут стрелки, качается маятник,
зеленеет небес бирюза,
а в душе твоей грешник и праведник
смотрят пристально Богу в глаза.
И, знакомый со смертью отсроченной
из молитв разведёнок и вдов,
дышишь небом, землёй развороченной
и водой Патриарших прудов.