Обгоняя отходящих солдат, прогромыхал на трясущемся джипе командующий армией генерал Уокер. Вдруг его джип подпрыгнул, поднялся на дыбы и перевернулся. Полководец разбился насмерть. Кто был в этом виноват, как все это случилось? Расспрашивать было некогда. Джин Аделберта застрял в какой-то яме. Солдаты выскочили из него и с воплями и проклятиями тащились, утопая по колено в грязи и в снегу. Дул сильный, пронизывающий насквозь ветер, но стопы раненых заглушали его вой. Аделберт споткнулся, шатаясь, сделал шаг вперед и упал. Кто-то наступил ему на голову и глубоко вдавил ее в размякший снег. Он попробовал повернуться и встать, но в этот момент по его правой руке прокатилось огромное железное колесо. Аделберт услышал, как хрустнули кости. Тело пронзила острая колющая боль, и он надолго лишился сознания.
Очнулся Аделберт на борту судна. Он громко стонал, сам не зная почему. Какая-то расплывчатая фигура сделала ему обезболивающий укол, и он умолк. Так повторялось несколько раз. Наконец он затих и, лежа на койке, задумчиво смотрел через крохотный иллюминатор на подернутую рябью поверхность моря. Над ним склонился офицер. Аделберт хотел отдать ему честь, но правая рука отсутствовала. Он в ужасе приподнялся. Подумать только — нет руки! В отчаянии он готов был закричать диким голосом, но снова впал в бессознательное состояние.
Так шли дни за днями; наконец Аделберт мог уже лежать спокойно. Теперь он находился в Японии. У него была отнята половина руки, и его отправляли на родину. С головой у него тоже было неблагополучно. В ней все время чувствовалась слабая, ноющая боль. Ему казалось, что медицинские сестры принимают его за сумасшедшего, но он не был сумасшедшим и знал это. Однако что ему делать там, «на родине»? Эта мысль заставила его внезапно расхохотаться. По прибытии в Сиэттл, в начале мая, его сразу же отправили в госпиталь, а когда он там очнулся, то исчезла и оставшаяся часть руки.
По прошествии многих недель Аделберт окончательно успокоился и пришел в себя. Сев в чикагский поезд, он отправился прямо домой. Несколько в стороне от бульвара стоял красивый трехэтажный особняк Дугласа. Рядом с домом тянулась просторная лужайка. На лужайке стояли стулья, столы, яркие зонтики. Там толпилось множество людей — красивые женщины всех оттенков кожи в шикарных туалетах, с модными прическами, цветные мужчины в хорошо сшитых костюмах преимущественно светлых тонов, несколько военных в мундирах. В толпе сновали официанты с заставленными до отказа подносами. Проталкиваясь сквозь толпу, Аделберт привлек к себе внимание многих гостей.
Аделберт сам недоумевал, зачем он приехал. Что его привело сюда? Нечто очень, очень важное, но что именно, он никак не мог вспомнить. Ах, да! Ему надо повидать отца. Он разглядел его в толпе и громко окликнул. Дуглас, располневший и поседевший, был в превосходно сшитом терракотового цвета костюме, с темно-малиновым галстуком поверх ослепительно белой рубашки. На руках он держал грудного младенца — ребенка дочери. Тут же находилась и сама красавица дочь в элегантном парижском туалете вместе со своим представительным мужем.
Услышав свое имя, Дуглас Мансарт поднял голову и увидел темнокожего молодого человека с длинными, нечесаными волосами, одетого в грязную, потрепанную форму защитного цвета; ему сразу же бросилось в глаза, что у юноши всего лишь одна рука. Его первой мыслью было подозвать одного из полисменов, патрулировавших в глубине двора, как вдруг его дочь вздрогнула и с криком вскочила со стула. Жена Дугласа побледнела и бросилась К Аделберту. При виде ее солдат мгновенно оцепенел, ноги у него подкосились, и он грохнулся на землю.
Шесть месяцев Аделберт провел в санатории на севере штата Нью-Йорк. Мануэл Мансарт и Джин навещали его, пока гостили у его дяди Ревелса в Нью-Йорке. Они беседовали о жизни, о войне, о будущем Аделберта. Тот принял твердое решение ни за что не оставаться в Соединенных Штатах — они ему ненавистны.
Мануэл возражал:
— Я понимаю твои чувства, внучек. Бременами я испытывал то же, что и ты. Но ты не прав. Наша родина поступала с нами жестоко — была зла и бессердечна. Однако в ней все еще теплится огонек правды. Она еще проявит к нам справедливость и великодушие и будет строить жизнь по велению божьему.
Лицо Аделберта выражало непреклонность, и в разговор вмешалась Джин.
— Я советую ему поехать во Францию, — сказала она. — Провести год, а то и несколько лет во Франции. Залечивай там душу, Аделберт, пока Франция залечивает свои раны. Для тебя это будет прекрасный жизненный опыт.