Итак, подкуп, специальное законодательство и прямое насилие со стороны белых расистов могли изменять экономику всей страны, и рабочие профсоюзы были бессильны воспрепятствовать этому. Все это Джин поняла слишком поздно.
Итак, забастовка разразилась. Она длилась долго и сопровождалась вспышками насилия, которые тут же жестоко подавлялись, в конце концов она была проиграна, даже больше чем проиграна. Джин была в отчаянии от неудачи. Хотя ей приходилось много раз слышать и читать о забастовках, сама она никогда еще не наблюдала их вблизи и тем более ни в одной из них не участвовала. До того ей не приходилось ни руководить забастовкой, ни давать советов бастующим и лично страдать от стачки. Она не представляла себе, что такое стачка на самом деле; теперь ей пришлось увидеть своими глазами массу охваченных то гневом, то отчаянием голодных рабочих, умирающих детей, проклинающих все на свете женщин и избитых мужчин, стоящих лицом к лицу с безучастными по виду, но злобно настроенными полицейскими и вооруженными солдатами. Торжествующие предприниматели поливали ее и всех бастующих грязью. А пресса? Болтливые, всезнающие ежедневные газеты словно воды в рот набрали. Страна, штат, даже население пригородов Атланты не имели малейшего представления о борьбе рабочих. После провала стачки измученная Джин еле добрела до вокзала, машинально села на какой-то поезд, отходивший в полночь, и через некоторое время оказалась в Детройте.
Неделю спустя, находясь в дешевом пансионе, Джин прочла в газете объявление. Небольшому колледжу — одному из многочисленных колледжей штата Огайо — требовался на летний период преподаватель социальных паук. Она подала туда заявление. На женщину-проректора произвело впечатление то, что Джин закончила Рэдклиффский колледж и получила докторскую степень в Чикаго, но ее смущали недавняя работа Джин в профсоюзе и ее прежняя преподавательская деятельность в негритянском колледже. Однако, списавшись с ректором Мансартом, можно было, несомненно, получить от него необходимую рекомендацию. Джин написала Мануэлу, объяснив ему суть дела.
После первой беседы с Джин проректор колледжа все еще не решалась ее принять.
— Эта женщина утверждает, что ей только пятьдесят три года, а выглядит она много старше и вообще какая-то изможденная. Волосы у нее почти седые. Очевидно, она очень слаба. Но в ней есть что-то такое, что меня интригует.
— Да. В ней чувствуется цельная натура, — сказала секретарь проректора. — А почему бы нам все же не взять ее на летнее время? Сейчас так трудно подыскать преподавателя социальных наук, а у этой женщины есть соответствующий опыт работы, хотя бы и в негритянском колледже на Юге.
— Ладно, рискнем, — сказала не без некоторых колебаний проректор.
В течение первого месяца дела у Джин шли вполне нормально. Но быстрые темпы преподавания изматывали Джин. Летние студенты были народ преимущественно серьезный, довольно солидного возраста; у них не было и тени юношеской жизнерадостности. Однажды Джин Дю Биньон сидела в аудитории перед своими студентами. Чувствуя себя усталой, она рассеянно разглядывала их, и все они казались ей похожими друг на друга, пока она не заметила в глубине комнаты студента с коричневым лицом. Джин не смотрела на него, но все время ощущала его присутствие, и от этого ее речь сделалась более связной, а мысли стали яснее. Она говорила: