— Вот теперь мы близки к истине, — сказал старый профессор. — К вашему сведению, у нас в США сто двадцать семь человек занимают двести восемьдесят девять директорских постов в шестидесяти шести корпорациях, владеющих миллиардами долларов и контролирующих семьдесят пять процентов активов всех компаний в Соединенных Штатах, Конечно, свои посты и власть эти люди получили далеко не демократическим путем. Они выдвинуты заинтересованными кругами или же сами навязали себя акционерам. Эта олигархия становится все малочисленное, а ее власть над промышленностью в Америке и во всем мире — все сильнее. Мелкий бизнесмен постепенно исчезает; монополии вытесняют с рынка ремесленника. Где же выход? Допустим, что весь капитал и право руководства промышленностью перешли законным путем от ста двадцати семи лиц в руки государства. Допустим далее, что государство основано на подлинной демократии, что избирателей вдохновляют высокие идеалы общего блага и что люди, поставленные ими во главе страны, честны и самоотверженны. Что вы тогда скажете насчет социализма без революции?
Раздался хор голосов, оспаривающих такую возможность, и посыпались бесчисленные вопросы.
— Согласятся ли эти сто двадцать семь лиц без отчаянной борьбы уступить свою власть?
— Получат ли они компенсацию за экспроприированную у них собственность?
— Где вы найдете эту «подлинную демократию»?
— Откуда взять «честных государственных деятелей с высокими идеалами»?
Старый профессор оставил заданные ему вопросы без ответа. Он только улыбнулся и вскоре незаметно ушел.
Писатель усмехнулся.
— Мы даже не решаемся обсуждать положение в стране из опасения, что окажемся без работы, а то и в тюрьме.
— Только настоящая демократия может нас спасти, — сказала учительница, — но, увы, никакой демократии у нас нет — мы теряем даже то, что имели раньше.
Джин добавила:
— У нас подкупают негров обещанием дать им гражданские права, профсоюзам же затыкают рот и заставляют их голосовать по указке предпринимателей, подкупая при этом часть рабочих высоким уровнем заработной платы, а уровень этот поддерживается гонкой вооружений.
Уходя, художник сорвал розу и на прощанье заявил:
— Единственный выход для нас — это революция!
— Нет, это не выход, — возразила учительница. — Корень зла у нас — юристы. Они правят нами, толкуют законы по-своему, назначают своих же, юристов, судьями. Наш мир — это мир законников, и управляют они им в своих интересах. Возможно, именно поэтому у нас так много беззакония — несправедливость сейчас скорее правило, чем исключение. Не удивительно, что революции всегда направлены против судов, судей и законников.
Посмеявшись, благодушно настроенные гости пожелали друг другу и хозяевам доброй ночи и не спеша разошлись.
На следующий день все были потрясены известием, что старый профессор арестован, и никто толком не знал, в чем он обвиняется.
Несколько дней спустя в коттедж к Мансартам зашел вполне корректный, хорошо одетый незнакомец и показал им свой знак на обороте лацкана. Это был агент Федерального бюро расследований.
— Я хотел бы знать, — вежливо спросил он Мансарта, — согласны ли вы сотрудничать с правительством?
— Разумеется, — ответил Мансарт. — Только каким образом?
Агент вытащил блокнот и уселся.
— Недавно у вас тут состоялось собрание, так ведь?
— Собрание? Нет, у нас не было собрания… Вероятно, речь идет о наших друзьях, зашедших на чашку чая.
— Пусть так. Назовете ли вы мне их и…
Мансарт возмущенно поднялся.
— Конечно, нет!
— Значит, вы отказываетесь сотрудничать с правительством?
— Нет, я отказываюсь быть осведомителем! Всего хорошего!
Как Джин и опасалась, Мануэл Мансарт вскоре был вызван для дачи показаний в комиссию конгресса, начавшую свои заседания в Тихоокеанской зоне. Мансарт удивился, но готов был поехать, хотя и не представлял себе, какой именно информации ждут от него члены комиссии. Мануэлу и в голову не приходило — хотя для Джин это было очевидно, — что ему могут предъявить обвинение в подрывной деятельности и что комиссия потребует от него признания своей вины и соответствующей информации о других лицах. Джин позвонила по междугородному телефону зятю Дугласа, доктору Стейнвею, жившему в Лос-Анджелесе, и, кроме того, телеграфировала в Нью-Йорк Ревелсу.
Допрос Мануэла членами комиссии длился недолго, но был для него невероятно мучительным. С первой же минуты с Мансартом стали обращаться как с явным преступником. На него посыпались вопросы: