Сэр Джон и леди Риверс наперебой заверяли Мансарта, что его ждут незабываемые переживания и что, в конце концов, Англия не может похвастать таким вкладом, какой внесла в цивилизацию Франция.
Как это ни странно, но перед отъездом из Англии Мансарта больше всего беспокоил вопрос о том, как быть с чаевыми для слуг. Ему был противен обычай давать чаевые, по его мнению унижавший человека. К тому же Мансарт не только не признавал чаевых, но и не располагал для этого средствами. Взяв, так сказать, быка за рога, он остановил дворецкого и откровенно переговорил с ним. Дворецкий держался вежливо и невозмутимо, но никакого энтузиазма не проявил. А экономка, когда ей сообщили эту новость, раздраженно проворчала:
— Раз он может путешествовать, то должен и расходы нести. Сердце мое никогда не лежало к черномазым.
Кое-кто из горничных и слуг презрительно фыркал, другие посмеивались.
И вот Мансарт снова пустился в путь. Между тем хозяева обменивались впечатлениями об этом черном благовоспитанном джентльмене, сделавшемся их другом, а заодно и воспоминаниями о месяце, проведенном в Париже в дни Всемирной выставки 1900 года, и о своих прогулках по только что открытому мосту Александра III, который служил тогда символом дружбы между Францией и Россией.
Совершив спокойный, ничем не примечательный переезд через бурный Ламанш и проехав по железной дороге от Кале до Парижа, Мансарт и его новый друг прожили вместе месяц, промелькнувший для Мансарта как приятное сновидение.
Лишь спустя много времени Мануэл Мансарт понял, каким искусным гидом был Вилье. Он показал ему не только внешний облик Парижа, но и осветил его роль в прошлом и настоящем. Они поднимались на Эйфелеву башню, гуляли вдоль Сены, любовались собором Парижской богоматери. Они бродили по Булонскому лесу и завтракали в уединенном ресторане, приютившемся под сенью деревьев. На обратном пути они обычно останавливались возле вечного огня под Триумфальной аркой, а затем направлялись на Монмартр. Оттуда, с вершины холма, увенчанного церковью Сакре-Кёр, открывалась панорама города. В отдалении виднелся парк Тюильри, несколько ближе — церковь св. Мадлен и Пале-Рояль, а еще ближе — паутина бесчисленных улиц и площадей, церквей и общественных зданий. От белой церкви Сакре-Кёр они медленно шли вниз по узким торговым улочкам, мимо варьете «Мулен Руж», пока не добирались до здания Оперы и Больших бульваров.
Однажды утром, позавтракав во всемирно известном ресторанчике чашкой шоколаду и яйцами всмятку, Мансарт и Вилье наняла кеб и через площадь Республики проехали на площадь Бастилии.
Здесь все виденное стало приобретать новый смысл. Мансарт стоял на площади, где зародилась Французская революция, открывшая новый, современный период истории, и где народ начал осуществлять свои мечты о равенстве людей, о своем праве участвовать в управлении государством. Странным и невероятным представлялось историческое событие, совершившееся на этой ныне столь обширной площади, откуда исчезла старинная тюрьма и где сейчас в самом центре одиноко возвышается Июльская колонна.
Прогуливаясь по городу, друзья беседовали между собой. Вилье старался как можно полнее охарактеризовать положение во Франции.
— Трудно дать точное определение стране, — говорил он. — Пожалуй, никакая характеристика ее не может быть целиком ошибочной, как не будет и вполне правильной. Единственно верный критерий в данном случае — это сам ход событий, но понять их нелегко. Никто не стремится полностью и точно измерить поступки людей; такая цель даже и не ставится, ибо она, по общему признанию, недостижима, да и не нужна. Как же тогда охарактеризовать Францию? Франция — это и Жанна д’Арк, и ее родичи — крестьяне, которые плодят детей, верят в бога, скаредничают, копят деньги и толкают мир вспять. Франция — это также и лавочники, карабкающиеся наверх, в заправилы крупных корпораций, чтобы пополнить ряды этих бессмертных, дьявольски злобных, обладающих сверхчеловеческой властью чудовищ, вооруженных до зубов, присваивающих себе все достижения науки и техники, контролирующих идеи и прессу, калечащих, убивающих и сводящих с ума людей. Однако подобная картина Франции, мистер Мансарт, столь же обманчива и противоречива, как и сама нация. Мы, французы, отличаемся от вас, американцев. У нас есть и писатели и художники, неподкупные и непродажные, свободные и в то же время беспомощные, но не боящиеся ни черта ни дьявола. И хотя несмотря на все наши доблести мы кажемся жалкими и порочными, увлекаемся эротикой и не скрываем этого, все же мы еще не опустились до уровня голливудских гризеток, погрязших в разврате и собирающих автографы, дрыгающих ногами и оголяющих свои зады на всеобщее обозрение. Но Франция — это также и Европа, Пятьсот лет вся Европа жирела за счет Азии и Африки, воздвигала свою славу на костях и крови китайцев и негров. Ах, до чего же мы, европейцы, отважны и могучи! Кто сравнится с нами или превзойдет нас по части лжи и убийств?