— А как долго вы при дворе, Фудзивара-сама?
— С шести лет. Уже двадцать три года.
Тодо сник. Когда они вышли из бани, мысли наместника были куда мрачнее тех, что одолевали его при входе. Слова Наримаро убедительно свидетельствовали, что за ночь в этом деле никак не разобраться.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. «РАДИ ЛУНЫ…»
ЧАС ПСА. Время с семи до девяти вечера
В сумерках дворец встретил их странной тишиной. Принц пояснил, что на праздник Мальвы так бывает всегда: уставшие придворные сейчас отдыхают после шествия и богослужения, отложив праздничную трапезу на более поздний вечерний час.
— Да оно, я думаю, и к лучшему. Нам ничего не помешает.
— Наверное… — согласился Тодо. — Сейчас нужно узнать всех, кто был во дворце во время шествия.
Наримаро пожал плечами.
— Помилуйте, Тодо-сама, зачем же самим затрудняться? Для этой работы есть люди из Департамента церемоний. Я уже распорядился, нам сейчас готовят полный список тех, кого не было на шествии.
Они подошли к чайному домику. Перед чайной церемонией положено было омыть руки и лицо в колодце, и Тодо, следуя за принцем, именно так и поступил. Ему редко доводилось присутствовать при столь красивом действе, тем более проводимом мастером. Он знал, что настоящие иэмото не брали денег с учеников, и, как это случалось в театре или в старых школах боевых искусств, а сами содержали воспитанников, передавая духовную суть мастерства «от сердца к сердцу», и Тодо было весьма любопытно посмотреть на мастерство принца в чайной церемонии, тем более что он уже видел его таланты танцора, лучника и воина.
— Что ж, раз уж я вынужден проводить чайную церемонию на троих с трупом, проведу её под девизом «Наполненность пустоты», — сказал тем временем принц. — Вы не против? — вежливо осведомился он у Тодо. — Раз скверна на всем, надо либо оскверниться самому, либо убить скверну. Первое — путь Пустоты, второе — путь мужчины. Сегодня наш путь далёк от путей Будды.
Спокойно отметив этот печальный факт, сановник, пропустив гостя, вошёл в чайный домик. Он жестом указал Тодо на футон, а сам исчез в комнате с трупом. Тодо, глядя ему вслед, подумал, что люди со вкусом к изящному чаще всего посвящают свои таланты сложению стихов, но тяга к прекрасному сказывается во всем, чем бы они не занимались: в каллиграфии, живописи, музыке, чайной церемонии. У этого человека, одарённого столь многим, должна быть своя поэзия, своя живопись и своя каллиграфия.
В старые времена, вспомнил Тодо, один прославленный чайный мастер не расчистил сада, оставив нетронутым осенний пейзаж с увядшей листвой. Его гость тотчас подметил это, заранее предвкушая, что и девиз такого чаепития тоже будет необычным. И в самом деле: в нише висела картина с начертанным на ней стихотворением — «Одинокий приют, хмелем густо увитый…» Что же нарисует Наримаро?
Принц появился спустя минуту, вынеся чистый лист бумаги и набор туши. Деловито, совершенно не замечая труп, задвинул перегородки, растёр в тушечнице три цвета, разбавил водой и быстро нанёс кистью на бумагу рисунок. Тодо заворожённо наблюдал, как на листе сперва возникли кровавые лучи, точно задымлённые алым пятном, потом ещё одно пятно возникло рядом, и оба загорелись глазами волка, заалели лапы паука, к ним добавились два мазка зелёной тушью, и перед Тодо вдруг проступили цветки Хиганбана. Точнее, это был кицунэ-бана, лисий цветок, цветок мертвецов, цветок самурайской чести. Тодо, как и все люди его земли, не любил эти огненно-красные лилии с закрученными лепестками и длинными тычинками, напоминающие всполохи пламени. Цветение их приходилось на буддийский праздник Хиган, день посещения могил почивших, и они давно стали отождествляться с миром усопших.
Отвращение, которое питали люди к лисьему цветку, отчасти объяснялось неприятным запахом, к тому же он был ядовит. Его луковицы высаживали у рисовых полей в надежде отпугнуть диких животных и на кладбищах близ могил, чтобы оберечь захоронения от лис, барсуков и кротов. Зловещая красота цветка пробуждала в сознании и образы роковых красавиц, лисиц-оборотней.
Сейчас, обведённые кругом, цветы точно оказались в свете луны. Затем чёрной тушью Наримаро начертал в углу несколько старых китайских иероглифов, смысл которых был непонятен Тодо, но вельможа любезно пояснил, что это заклятие Лисы.
— В этом деле что-то лисье, вам не кажется, Корё?
Тодо кивнул. О, да, тут принц Наримаро, бесспорно, был прав. Тодо тоже сразу ощутил в этом преступлении бьющий в нос, не таящий себя дух злого наваждения, потери совести, обольщения любовью, сласть выпитых жизненных соков. Игрища Кицунэ, дерзкого ёкая, распутного и вероломного демона. Тодо виделась зловещая тишина, прерываемая только скребущей нервы песенкой цикад, крадущаяся мелодия беззвучных шагов, похоронный стук раздвижных перегородок, запах крови, приколотая к полу бабочка… Да, лиса тут порезвилась от души. Но кто, кто из придворных мог впустить в душу лисье наваждение, ёкая Кицунэ?