Наримаро мгновенно начертал на бумаге в левом углу:
— «Спряталась в тени
Оборотень-лисица.
Переступает
С лапки на лапку, жмурясь
На диск луны» — и тут же спросил Тодо, — Или посвятить церемонию вам, Корё? — и сходу процитировал:
«Свежий
майской ночи запах,
Терпкий, как мох.
Лис Корё, притаившись,
Внюхивается в след…»
Тодо, вежливо улыбнувшись, попросил оставить первый вариант.
Принц раздвинул ставни: над озером в потемневшем угольно-чёрном небе полновесной монетой завис золотой лунный диск. Курильница у ног струила горестный аромат сандала и кедровых иголок, и Тодо невольно сжался: на душе стало холодно и неуютно от пришедшей вдруг в голову печальной мысли. Неужели эта же луна в юности его восходила над рекой Кумано в Исэ? И тот же лунный диск освещал его ночи с Акико? Да, все меняется и проходит в этом бренном мире, один лишь лик луны по-прежнему ясен и вечен.
— Как сильно желал я
продлить мой век
до этого полнолуния.
На время — ради луны —
Мне стала жизнь дорога.
Стих монаха Сайгё, прочитанный Наримаро, прозвучал в полутьме, как голос призрака, и заставил Тодо вздрогнуть. Но огонь в очаге уже горел, освещая руки Златотелого Архата, котёл с водой стоял над огнём. Тодо молча рассматривал деревянную шкатулку с чаем, покрытую чёрным лаком, чашки в стиле Раку, слышал тихое движение венчика в чашке и звуки огня, закипающей воды, струи пара и пение цикады за окном.
Тодо опомнился, когда принц с лёгким поклоном протянул ему чашу с чаем, приготовленную на двоих, и, отпив глоток, почувствовал, что почти счастлив. Чай был великолепен.
Где-то в небе был приют для скитающейся луны, а он, вечный скиталец, неожиданно обрёл краткий приют здесь, во дворце микадо. Точнее, его осиротевшая душа нашла минуту покоя, отдыха от себя самой, и это уже было обретением. «На время — ради луны — мне стала жизнь дорога…» Почему принц прочёл именно эти стихи?
После лёгкого чая, что напоследок приготовил Наримаро, Тодо почувствовал, что мысли его прояснились, и тоска, набрасывавшая на каждый день его жизни мутный зеленоватый налёт липкой патины, вдруг исчезла.
— Фудзивара-сама, а почему вы вспомнили стихи монаха Сайгё?
— Потому что вам не хватало этих строк, — Наримаро уже убирал комнату и сейчас остановился перед картиной с лисьим цветком. — Мне их тоже когда-то не хватало, вот я и прочёл их вам. Сколько вам лет, Тодо-сама?
— Тридцать один.
— Я немного моложе.
Это Тодо понял и сам, сложив время появления Наримаро при дворе и срок его пребывания здесь.
Тодо вздохнул. Ему было приятно, что этот высокородный человек держится с ним на равных, называет «Тодо-сама», делает вид, что признаёт старшинство. Всё это было, разумеется, иллюзией, лунным светом на воде, шумом закипающей воды и дымным мороком, но Тодо не хотелось, чтобы этот странный вечер кончался, возвращая его в череду пустых дней и затихающих в утреннем инее шагов Акико и детей.
«На время — ради луны — мне стала жизнь дорога…»
Понимание того, что всего в пяти шагах от него, за раздвижными перегородками лежит мёртвое тело, почему-то ничуть не задевало Тодо. Скорее напротив, загадка радовала, ибо, как и луна, придавала смысл его бессмысленному бытию, предлагала занять опустевший от мыслей разум тайной приобщения мёртвой красавицы к Пустоте. Всё же лучше, чем ничего.
Наримаро тем временем ненадолго вышел, Тодо прислушался, но не услышал его шагов по тропинке. Вдали послышались голоса, один был голосом принца Наримаро, второй звучал совсем глухо, точно незнакомец говорил шёпотом, третий, напротив, был высок и немного визглив. Тодо опять не услышал возвращения Наримаро, но вот шаги прошелестели у порога, и принц вернулся в дом.
— Вы ходите, как синоби, — с удивлением заметил Тодо.
— Меня учили не шуметь, — отозвался Наримаро. — Ну что ж, всё оказалось несколько лучше, чем я думал, — начал он, присев рядом с Тодо. — Я суммировал всё, что видел во время шествия, а мои люди навели справки во дворце и подтвердили увиденное мною, побывав в Департаменте Церемоний. Если исходить из того, что убийца — мужчина и придворный…