— Я знаю, — улыбнулся Тодо.
Эту пьесу действительно знали все — от мальчишек до умудрённых жизнью старцев. Она годами шла на сотнях сцен в исполнении десятков актёрских трупп. Действие происходило в глубине гор у водоёма в жилище святого. Кумо-но Таэма приходила к святому, прося взять её в ученицы. Заслушавшись рассказом Таэмы о её любовных приключениях, святой падал с возвышения, на котором восседал и начинал пить с Таэмой сакэ. Потом опьяневший святой засыпал. Воспользовавшись этим, Таэма перерезала окружавшие водоём священные верёвки, выпускала Бога дождя на свободу и убегала. Послушники с криками: «О святой, идёт дождь!» — будили его. Проснувшись, святой обнаруживал обман. Тут мгновенно менялся его грим, и белоснежное одеяние превращалось в платье с узором из языков пламени. Святой бросал священный свиток в лицо пытавшемуся его остановить послушнику и устремлялся в погоню за Таэмой.
Сам Тодо особенно любил ту прелестную сценку, во время которой Таэма рассказывает о своих блудных похождениях послушникам святого — Хакумбо и Кокумбо, сопровождая его самой непринуждённой жестикуляцией. Хохот публики неизменно сопровождал эту сцену даже в самом захудалом театре.
Но как старинный спектакль мог поссорить принца Наримаро с Ацуёси?
— О, это комедия, — притворно вздохнул кривляка-царедворец. — Как Абэ Кадзураги считает себя великим воином, так Юки Ацуёси в недобрый час вообразил себя великим актёром. Между тем, при несомненном знании законов сцены, артист из него… так себе, средненький. В этой постановке он играл Наруками. И надо же тому случиться, что после сцены питья сакэ ему стало плохо: у него часто бывают приступы и обмороки. Он не астматик, как Инаба, и наш медик не считает это падучей, он просто бледнеет и падает, но быстро приходит в себя.
Мой бедный покойный приятель, министр Кисидзава, руководил тогда императорской труппой. Он кинулся ко мне, умоляя выручить. Почему нет? Быстро гримируюсь, играем дальше. К последней сцене у Ацуёси приступ проходит. Он доигрывает. Я снимаю грим и с сестрицей Цунэко ухожу в чайный павильон.
— Ну, и что тут страшного? — удивился Тодо.
— То, что наш микадо любит театр. Его величество изволил после спектакля похвалить игру Юки Ацуёси.
— И что?
— Да то, что похвалил микадо именно те сцены, во время которых Юки валялся за сценой. Мне об этом рассказал сам Кисидзава, при этом присутствовавший. Но беда в том, что там была и вся труппа. Это испортило мои отношения с Ацуёси, но, если бы не всё дальнейшее, этот печальный эпизод, думаю, забылся бы со временем.
— Ах, было и дальнейшее…
— Разумеется, — насмешливо утвердил его в высказанном предположении Наримаро. — Это цветочки. Потом Юки Ацуёси взбрело в голову поставить историю Иэмона Тамии. Вы помните, да? Молодой красавец, самурай Тамия потерял и службу, и господина, остался без средств, с женой и ребёнком на руках. Все пылкие чувства к супруге, госпоже О-Иве, погасли, и жена превратилась для него в обузу. А тут молодая богатая наследница дома Ито предлагает ему брак! Как устоять перед подобным искушением?
А пьеса эта, как все знают, имеет дурную репутацию: проклята она. То у актёров лица опухали перед спектаклем, то леса обрушивались, то ломался реквизит и срывались репетиции. Но Ацуёси был упрям. Я отказался играть — не из суеверия, вовсе нет, просто роли приличной для меня не было.
— И ему снова стало плохо?
— Нет, хуже. Он дерзнул представить подлеца Иэмона как несчастную жертву рока. В итоге плохо стало императрице Хисако. Она покинула спектакль, а микадо распорядился прекратить представление.
— Ну а вы-то тут причём?
— Я видел репетицию и весьма дурно отозвался о трактовке пьесы. При этом сделал это не как частное лицо, а как глава Палаты Цензуры.
Но и это всё тянуло бы на случайную размолвку, не больше. Кто не расходится в театральных мнениях? Но дальше… Дальше был настоящий кошмар.
— Представляю…
Тодо и вправду предвкушал нечто похуже, чем театральные распри.