— Час Крысы, Фудзивара-сама, — осторожно напомнил Тодо, — а мы ещё ни к чему не пришли.
Однако это было неправдой. Хотя картина преступления для Тодо пока состояла из разрозненных частей головоломки, которые не состыковывались друг с другом, но Истина уже маячила — так же отчётливо, как светит заплутавшему кораблю маяк во время разбушевавшейся на море стихии.
Для Тодо портрет убийцы в описанных личностях проступил. И теперь самым главным для него стал вопрос: зачем это сделано? Предположений было несколько, и их число мешало остановиться на одном.
Наримаро же налил себе ещё одну чашу.
— Подождём результатов обыска. Убийца испачкался в крови, ему нужно было пробежать в зарослях мимо ограды в обагрённой кровью одежде, унося окровавленное кимоно Харуко. Куда он их дел?
Он умолк, потом резко вскинулся.
— Ах, да, я забыл вам сказать. Для кроликов принцессы Митихидэ траву выращивают в оранжерее. Никто из людей принцессы возле чайного домика ничего в день праздника не косил. И накануне — тоже.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. НАСТОЯЩИЙ САМУРАЙ
ЧАС КРЫСЫ. Время с одиннадцати вечера до часа ночи
Можно долго говорить о воде, но уста от этого не увлажнятся. Можно объяснить природу огня, но тело не согреется. Не прикасаясь к воде и огню, не познать их. Даже самые мудрые книги не углубят понимания. Достичь подлинного знания, опираясь на чужие объяснения, невозможно. Тодо давно уразумел это.
Принц Наримаро, бесовски умный, насквозь видел людские слабости и был достаточно равнодушен к миру. Пустота, лисой вошедшая в душу принца, не могла не исказить его взгляд. Но насколько сильно он искажён? Это был ещё один вопрос, теперь не дававший Тодо покоя.
— Вы уверены, Фудзивара-сама, что мы сумеем разобраться в этом деле? — пытаясь спровоцировать собеседника на новую откровенность, спросил Тодо.
Принц не разделил его опасений.
— Разберётесь, Корё, — уверенно ответил он. — Дворец, говорю же, — замкнутый мирок, в котором, кроме лиц, ничего не меняется веками. Тут ничего не скроешь. Недавно один из гостей Мунокодзи разбил тяван. Я сказал иэмото, что куплю в городе новый. Мне всё равно нужно было к мастеру Мотокаве, хотел заказать курильницу и коробочки для благовоний — сестре. Слугам я такие вещи не доверяю. Разбитый тяван мы засунули в простой холщовый мешок, чтобы мастер сделал подобный, и я понёс его по Четвёртой линии в Омуро.
И что вы думаете? В тот же день у принцессы Арихидэ пропал котик Хико! Так поверьте, через два часа после моего возвращения из Омуро у меня трижды спрашивали, не я ли унёс в мешке котика в город? Умоляли вернуть. Я клялся пятками богини Каннон и третьим хвостом Девятихвостой лисицы, что ничего, кроме тявана, не уносил, но, не найдись клятый кот через час на нижней крыше Цветочного павильона, — никого бы я не убедил. А ведь ушёл до рассвета, утром, через боковые ворота. И что же? Заметили.
Тут сложность в том, что все придворные были сегодня на шествии, но как только завтра утром об убийстве станет широко известно — уверяю: сведений у вас прибавится настолько, что придётся отбрасывать лишнее. Я удивлён, что до сих пор ещё тихо.
Тут, словно подтверждая его слова, вдалеке послышался стук гэта по камням и лёгкий смех. Раздались короткие возгласы, и снова стук сандалий. В окно заглянула девица: хрупкий силуэт обрисовался на фоне сдвинувшейся к югу луны.
— Эй, братец, ты здесь? — Тодо показалось, что заиграла флейта сякухати.
За спиной девушки проступила вторая тень — служанки.
— Здесь, Цунэко.
Наримаро быстро вскочил, поспешно вытолкнул Тодо в комнату с монахом Гандзином в нише и торопливо задвинул двери. Труп исчез, скрытый перегородками. Принц, надавив на плечи Тодо, усадил его перед ними. Потом молниеносным жестом убрал в рукав девиз с лисьими цветами и раздул огонь в очаге. Теперь чайный павильон был пуст, и ничего не говорило о произошедшей трагедии.
Тодо заметил, что Наримаро явно настороже, хоть и не настолько, чтобы перестать улыбаться. Пьяный дымок, что заволок было его глаза, теперь исчез. Между тем смех слышался уже у порога, и вскоре у двери возникла красотка в шёлковом кимоно и нарядных дзори. Тодо восхитился: подбор цветов одежды говорил о прекрасном вкусе. Верхнее платье из прозрачной ткани было разрисовано вручную цветами сакуры, нижнее — переливчатое, с вышитыми лисятами, просвечивало сквозь него, и казалось, лисята, прыгая по подолу, пытаются поймать облетающие лепестки.
Чудесным украшением девушки были длинная лебединая шея и личико, точно выточенное из китайской яшмы. Свободно спадающие назад волосы были подвёрнуты и перевязаны сложенным в несколько раз куском алого шелка, а на макушке подхвачены жгутом. Слева в волосы небрежно воткнули нарядные золотые гребни.