— А что мы могли поделать? Как иначе понять, кого убили? Тело мы прикрыли, но разрешили ему взглянуть на лицо. И Омотэ-сан, мельком поглядев на убитую, сразу же уверенно сказал, что это фрейлина-найси из свиты принцессы Митихидэ, некая Кудара-но Харуко.
Принц остановился, да так внезапно, что шедший позади Тодо чуть не врезался ему в спину. Однако никакого потрясения и скорби на физиономии молодого аристократа не читалось. Напротив, на лице его на мгновение возникло то приятное изумление, которое бывает у именинника, нежданно получившего подарок, о котором он и не мечтал. Принц Наримаро ничуть не расстроился, понял Тодо, больше того, случившееся основательно повеселило его. Но всё тут же и исчезло. Лицо сановника обрело прежнее полусонное выражение.
— Это, безусловно, весьма драматично, Тадэсукэ, — вяло заметил Наримаро, и по его абсолютно спокойному тону было ясно, что сам он отнюдь так не думает. — Но почему ты не обратился в Департамент расследований? Им заправляет мой дружок Киёхара, и он вполне способен за недельку во всём разобраться. Мы-то тебе зачем понадобились?
— Сейчас сам всё поймёшь!
Через массивные деревянные ворота они подошли к озеру, к краю которого примыкали сад и маленький чайный павильон, наглухо скрытый кипарисами и окружённый стражей. Самураи Оки рассредоточились вокруг него по двое с четырёх сторон. Ещё двое охраняли низкую дверь.
Садик у дома был совсем невелик. Пышные кроны вечнозелёных защищали его яркого солнца, создавая приятную тень, у дальней запруды зеленел бамбук, сосна, изогнутая в стволе, росла на взгорье у самого павильона. Дорожка, ведущая к чайному домику, выложенная кусками базальта, казалась каменистой тропинкой в горах. Старые криптомерии в отдалении окружали поросшие мхом валуны, среди которых возвышались массивные каменные фонари. У входа в дом темнел каменный колодец, из которого гости брали воду для омовения рук перед церемонией.
Уже здесь, у порога дома, опытный нос Тодо почуял вдруг тот непередаваемый словесно, но смрадный для души запах крови и железа. Его сменил аромат мелко нарезанного имбиря, создающего ощущение ледяного огня или обжигающего холода. Потом запахло разогретым деревом, натёртым пчелиным воском. Откуда-то просочился лёгкий запах скошенной травы и вскопанной земли.
Низкая дверь заставляла кланяться любого, независимо от ранга и статуса, а самураи не могли протиснуться сюда с длинным мечом, оставляя оружие — вместе со всеми заботами бренного мира — за порогом. Но Ока, Саками и Тодо оружия не сняли, и только принц Наримаро воспитанно оставил свой меч снаружи.
За дверью оказалась небольшая комната для гостей, пол был деревянным, тёплым, натёртым воском, раздвижными перегородками было огорожено небольшое пространство с нишей в стене напротив входа. В центре комнаты стояла бронзовая жаровня, в нише помещалась курильница с благовониями и свиток с изречением, а в глубине высилась деревянная статуя, изображавшая одного из просветлённых — кажется, монаха Гандзина.
Больше в комнате ничего не было.
Тодо в изумлении замер перед ликом просветлённого. В отличие от статуй, вырезанных грубым резцом бродячих проповедников, эта явно была творением мастера. В полумраке токономы веки полузакрытых глаз монаха казались чуть опухшими, а неотмирное спокойствие прекрасного лика и мудра, жест дарования защиты, создавали ощущение величия и могущества. Чуть склонённая фигура заполняла всё пространство ниши, иллюстрируя мысль, что божество вездесуще и всепроникающе, оно всё охватывает и заполняет.
Тодо не понял странного чувства, охватившего душу, пока его не осенило: он уже видел это лицо, исполненное удивительного покоя и величия! Но где? В Исэ, в храме Аматэрасу? В Симогамо? Нет, этот облик мелькнул перед ним совсем недавно, он…
Ока Тадэсукэ, ни на мгновение не задержавшись в центре чайного павильона, проследовал дальше и резко отодвинул перегородки. Оказалось, что первые фусума отделяли от помещения чуть больше половины. Здесь, во второй комнате, царил полумрак, одну из стен занимали полки, на которых покоились фарфоровые и деревянные банки с чаем, свитки с цитатами древних, каллиграфические работы старых мастеров, дорогие письменные принадлежности, лакированные шкатулки и несколько видов бумаги.
Но всё это Тодо разглядел после. Пока же, едва Ока-сама и его охранник отошли от входа к закрытому окну, давая войти им с Фудзиварой, в глаза Тодо бросилось распростёртое на полу тело.
Да уж, воистину, утром — румянец на лице, а вечером — белые кости. Убитая, молодая девушка лет семнадцати, пожалуй, при жизни могла считаться хорошенькой, хоть Тодо и не назвал бы её красавицей. На ней почти не было одежды, и ноги, бесстыдно обнажённые, опирались пятками о циновку. Тодо внимательно рассмотрел тонкие лодыжки и запястья, раскинутые, точно в танце, руки. Девушка показалась ему мотыльком, погибшим от любовного томления, несчастной бабочкой-махаоном, приколотой к полу жестоким любителем мимолётной красоты.