— Инаба Ацунари или Юки Ацуёси? — повторила Цунэко и задумалась. — Я тоже полагала, что это не Кадзураги. А как ты хочешь узнать, кто из них?
— Надо слушать и размышлять. Хотя, на самом деле, я уже, говорю же, всё знаю. Просто понимание вне слов, я пока не могу его объяснить. А! Вот и Фудзивара-сама!
Принц явился в окружении четырёх слуг, тащивших за ним два огромных ящика, плетёных из бамбука. Сам Наримаро нёс флейту, ноты, пристёгнутые к чехлу инструмента, и небольшую книгу пьес Юки Ацуёси.
— Всё принёс, — похвалился он, — но переписка… Вы не передумали? — спросил он, уныло глядя на уже раскрытые слугами ящики, доверху набитые письмами.
— Нет. Вы процитировали мне несколько писем Ацуёси, но упомянули, что он писал вам много и настойчиво. Мне нужна вся переписка.
— Ти, ти, ти, — ругнулся Наримаро, придвигая к себе первый ящик. — Я должен искать любые его письма? Все до единого?
— Не совсем. Найдите одно из них, а дальше по почерку пусть поищет Цунэко. А мне вы нужны для другого.
Принц обрадовался, быстро перебрал первую схваченную сверху пачку и отбросил в сторону. Искомое письмо нашлось во второй пачке.
— Вот, сестрица, это его почерк. Ищи.
Цунэко, радуясь, что её не отстраняют от участия в поисках, охотно принялась за работу.
Тодо же попросил Наримаро взять флейту.
— Я хочу услышать три мелодии: вашу импровизацию с лисицами, вашу песенку «Кицунэ», а потом попрошу очень точно по нотам сыграть пьесу Инабы «Лиса, прыгающая через горный поток».
Принц удивился, но с готовностью подчинился. Тодо, едва он заиграл, снова подивился талантам этого человека: играл он превосходно. Первая мелодия оказалась спокойной и размеренной, точно в бамбуковой роще медленно падал снег. Иногда в неё вторгались короткие птичьи трели, словно стайка снегирей игриво порхала с ветки на ветку, а внизу за ними, жадно облизываясь, наблюдала голодная лиса. Подстерегавший добычу зверь только угадывался в размеренных аккордах, но не проступал, прячась в кустиках мисканта.
Принц Наримаро доиграл и опустил флейту. Потом снова поднёс её к губам.
Вторая мелодия весьма понравилась Тодо. Игривый напев напоминал наглую лисицу, таскавшую каштаны из огня, и бешено прыгавшую на слегка обожжённых лапках. Это был танец эйфории, залихватского удальства и безудержного веселья. Лиса наелась до отвала, кувыркалась и праздновала свой триумф. Авторство принца Наримаро читалось сразу. Сам он не заглядывал в ноты, играя по памяти.
Когда Наримаро опустил флейту, Тодо улыбался. Улыбалась и Цунэко.
«Лису, прыгающую через горный поток» Тодо никогда не слышал. Именно ради этой мелодии он и попросил принца сыграть. Наримаро, не отрывая глаз от записи, заиграл. Напев оказался странным, начисто лишённым игривости и задора. Он передавал серебряную капель падающей воды, шелест молодых бамбуковых стволов, сбившееся дыхание и затаённую решимость. Лисы не чувствовалось совсем, проступала скорее готовность воина-самурая к смертельной схватке.
На лице Цунэко застыло выражение недоумения.
— Благодарю, — обронил Тодо, когда смолкли последние аккорды. — Всё ясно. А теперь, надеюсь, я не очень много прошу, но это крайне важно, Фудзивара-сама. Вы не могли бы загримироваться под женщину? Причём именно так, как вы были загримированы, когда играли фрейлину для принца Арисугавы.
Наримаро растерялся.
— Сейчас? Но я даже не брит с утра! Это вам действительно важно?
— Очень.
Наримаро сжал флейту и резко встал.
— Но неужели вы всерьёз полагаете, что убийца Юки Ацуёси? В это невозможно поверить!
— Я отвечу, когда вы загримируетесь.
Наримаро что-то буркнул себе под нос, а Цунэко пообещала, что всё необходимое он найдёт в её комнате.
— Мароя, принеси белила и кисти господину Фудзиваре! И поищи бритву.
— Катаной побреюсь, — недовольно пробурчал из спальни Наримаро.
— Так ты всерьёз думаешь теперь об Ацуёси? — тихо спросила Цунэко. — Я нашла уже дюжину его писем, все какие-то нелепые и напыщенные.
— Не сомневаюсь… — мрачно проговорил Тодо, просмотрел найденное Цунэко, потом потянулся к сборнику пьес Юки Ацуёси и погрузился в него, неторопливо перелистывая страницы.
Время точно остановилось. Тодо глотал страницу за страницей. Он отметил, что пьесы Ацуёси, хоть и носят следы подражания, умело обработаны. Слог богат и красочен, он легко использовал новые словечки в контексте забытых слов и удачно обыгрывал старинные обороты, оживляя их. Ацуёси отдавал предпочтение мистическим сюжетам, и его прихотливая фантазия, смещавшая пласты времён, мир сна и яви, путавшая живое и потустороннее, настораживала и пугала.