И я приступил к расспросам. Вы, смеясь, поведали мне повесть о своих проделках. Я внимательно слушал, ожидая, когда же зазвучит флейта и закружатся все девять лисьих хвостов. И дождался. Они проступили на веранде малого дворца Когосё, когда вы рассказывали о неприятностях Инабы Ацунари. Казалось бы, всё ясно, убийца — Инаба. Я был почти уверен в этом, но личность Инабы, человека, не умеющего ни создавать новое, ни интерпретировать чужое, тяжеловесная, неповоротливая, сильная, не очень подходила мне.
Слишком медленно, слишком медленно… А ведь убийство произошло в считанные минуты. Сыгранная вами мелодия Инабы, Фудзивара-сама, отражала эту грузную неповоротливость его натуры. С той минуты, как я сопоставил ваш напев «Кицунэ» с его собственной мелодией, я окончательно перестал подозревать Инабу и выкинул его из головы: у меня ведь имелся и иной подозреваемый.
После вашего повествовании о Инабе и Минамото, последовал новый рассказ об искушении несчастного Юки Ацуёси. И тут моментально сошлось всё, а, едва увидев его, я понял, что это действительно тот, кого я ищу, человек, одержимый лисой, блудным бесом.
Одержимость лисой — расстройство души. Иногда говорят, что, проникая в человека, лиса может годами жить своей жизнью, отдельно от личности того, в кого вселилась. Плодом бесовского сожительства будет раздвоившиеся сознание. Одержимый иногда слышит, что лиса изнутри говорит и думает, они часто даже вступают в ожесточённые споры. И едят одержимые только то, что любят лисы: соевый творог, обжаренный тофу, красные бобы с рисом. Но это бывает, когда человеком овладевает лиса низшего ранга. Когда же несчастный одержим божественной лисой Амагицунэ, это очень сложно понять. Одержимый выглядит как обычно.
Юки Ацуёси ничем не отличался от других придворных, я это видел. Он был вменяем и даже весел. Не вменять же ему в вину бесовский огонёк в глазах? И точно ли лиса вошла в него? В самом ли деле он одержим?
И тогда я попросил вас, Фудзивара-сама, показать мне самому тот морок, что, по моим предположениям, вовлек несчастного в лисье искушение. Скажу честно — я был неразумен, когда этого пожелал! Я полагал, что передо мной предстанет всего лишь талантливый актёр. Вы блистательно сыграли настоятеля Котобуки, и я ожидал новой прекрасно сыгранной роли оннагаты. Но вместо этого я увидел настоящую Девятихвостую Лису во всем её блеске и понял, что Ацуёси подлинно помешался…
Наримаро некоторое время сидел молча, явно пытаясь уложить в своей голове мысль, что его пустой розыгрыш, невинная шутка в угоду супруге микадо, могла кого-то свести с ума и наплодить столько несчастий. Возможно, сама Девятихвостая Лиса и не прочь была бы пошутить с Юки, но именно то обстоятельство, что с Юки вовсе не шутили, а на него всего лишь упало несколько искр блестящего лисьего фейерверка, не давало покоя Наримаро. Он молчал, уставившись в одну точку, и пытался всё осмыслить.
Тодо понимал, что принц не лгал и не притворялся, когда говорил, что понятия не имел о том, какое впечатление его маскарад произвёл на Юки Ацуёси, мелкого чиновника ведомства церемоний. Наримаро, подлинно не высокомерный и не имевший привычки унижать нижестоящих, в силу высоты рода и звания редко замечал людей не своего круга общения. В той шалости, устроенной по просьбе императрицы, для него значимы были разве что сама супруга микадо, принц Арисугава, которого Девятихвостой Лисе хотелось подразнить, да принц Наохито, который поставил на его игру. Заметить в углу у стены в зале приёмов ничтожного Юки Ацуёси? С чего бы? Он видел только равных.
Тут заговорила Цунэко:
— Но что ему сделали Харуко, Ванако и Митико, чтобы убивать их? Когда Юки узнал, что людей сёгуна Токугавы после аудиенции у микадо пригласили на чайную церемонию? Планировал ли он заранее совершить первое убийство именно в чайном павильоне, и если да, то почему именно там? — спросила Цунэко.
Тодо отложил прочитанные пьесы и ответил очень медленно, думая над каждым словом.
— Я полагаю, что с самого начала Юки не хотел убивать вообще. Его просто иссушила любовь. Если судить по письмам принцу, он вначале мечтал и грезил, потом молил, заклинал, упрашивал, скорбел и сокрушался, потом страдал и пил, одновременно упиваясь своим горем. Он даже творил, писал в этом одержимом состоянии пьесы.
Но морок не исчезал, и к нему добавилась та безысходность, что всегда усугубляет одержимость. Юки не солгал в своём письма принцу: все женщины, кроме лисьего морока, утратили для него былую прелесть. Что ему было делать? В его воспалённом мозгу кружились две возможности: избавиться от одержимости любой ценой, или целиком отдаться ей и сгореть в любовном дурмане Нефритовых чертогов. И он пишет пьесу, пытаясь вложить в неё всю свою неутолённую любовь и, может быть, так спастись от этой любви. Фея Нефритовых чертогов — это вы, Фудзивара-сама, а созданный вами образ — волшебный напиток, Лунный Иней. Но спастись не вышло, становилось всё хуже и хуже.