Но марево висло все гуще. Сам воздух густел и изнемогал. Пустыня электрически поблескивала, жарко становилось невтерпеж.
И вот смотришь, как сквозь стекло со свилью. Путаются горки и отлогости, края равнины загибаются кверху, будто желтый лист уронили плашмя на огонь. И из-под очков глянуть уж невозможно: тотчас застилают взгляд радужные круги, меняются черные полосы, душно-оранжевый свет изнутри уже сдавливает зрачки до головокружения…
Разумеется, одному бывало парню скучно до последней точки. Но и развлечения никакого найти он себе не мог. Какое и впрямь развлечение — глядеть на пустыню.
Вот прошла в отдалении мерная череда верблюдов. Но нарисована она в бледном огне до того неясно, так бедна ее акварельная водяная желтизна, словно переводную картинку прилепили над горизонтом к небу, да поленились отскрести мокрый отёртыш.
Или покажется на дальнем холме верховой.
Но мелькнет он так быстро, так поспешно сгинет с глаз, что сиди и недоумевай: уж не померещилось ли?
Или отара овец высыплет где-нибудь. Но двигаться ей лень, тут же и прилипла, застыла она выцветшим лишайником или клочьями черного мха на оплавленном гуттаперчевом склоне. И вот уж не верится, что отара это, все сильнее искушение убедить себя, что это лишь прихотливый узор все тех же мертвых осточертевших камней.
Одного утешения можно было ждать в такие часы.
Иногда, всякий раз неожиданно, сколько ни жди, завивалось из-за ближнего взлобка рыжевато-седое облачко. Доносился то и дело садящийся, словно охающий голос разбитой машины, показывалась и сама водовозка, объезжавшая юрты окрестных пастухов.
Приезжала она не по графику и не каждый день — в разноденье, но всегда в первую половину дня. Парень принимался всякий день ждать ее задолго до возможного появления, ждал и после полудня, ведь само ожидание, как ни крути, скрадывает время.
Шофер водовозки бывал всегда тот же.
Пыльный вылезал из кабины в черной на спине и под мышками рубахе в линялую клетку, в рыжей после долгой носки утловатой кепке, всегда сбитой наперед. Пока летал парень в дом за бочкой, за флягами, шофер присаживался на корточки в призрачной тени от выступа крыши. Свесив голову, он задумчиво поплевывал на песок.
Парень завидовал ему.
Парню представлялось, что ездить по всей пустыне от восхода, когда земля зыбится и косыми полосами, сбегающими с востока, лоснится под росой, до заката, дремуче-дымного и жгучего в этих местах, дребезжать целый день по разношенным ухабным колеям, скользить напрямик через стеклянно-иросоленные, густого краплака снутри, выглаженные такыры и все слушать, как всплескивает непокойно, переливается за спиной живая вода, — легкое и счастливое занятие. Везде-то тебя ждут, всюду-то тебе рады… Усталость шофера, пропыленность, потность и нервная какая-то угрюмость казались поэтому парню особенно значительными.
Пепельная тень от крыши бывала в этот час узка, от нее отходила и еще одна, круглая, — от головы шофера. Он кивал парню: мол, наливай сам. Парень снимал с облупленного крюка на кузове пыльный шланг, толстый и шершавый на ощупь, смятый по длине игрушечной гармошкой. Вода гулко ударяла о дно фляги.
— Курить есть? — спрашивал шофер.
— Вон на лавке.
Шофер лениво закуривал.
— А где ваши-то все? Что ты все один да один?
— Они с утра уезжают. Возвращаются к четырем.
Шофер морщился. Сплевывал в очередной раз. Сдвигал на затылок кепку, и видны делались потемневшие от пота, русые свалявшиеся волосы.
— Ищете, что ль, ископаемые? — задавал он всякий раз один и тот же равнодушный вопрос.
— Нет, — откликался парень с готовностью и сегодня все наново объяснить. — Дешифровкой аэроснимков занимаемся.
— Это как?
— Ну, составляем геологические карты района. У нас есть снимок, с самолета полученный…
— Понятно.
Шофер, зевнув, отбрасывал едва начатую сигарету.
— Как зовут-то?
— Меня? Вадим.
— Понятно, — повторял шофер. Но своего имени не называл.
Тем разговор и кончался.
Водовоз залезал в кабину, козырял молча, заводил мотор. Водовозка трогалась — парень долго смотрел вслед, пытаясь угадать, в какую сторону теперь направится шофер, — вскоре скрывалась за взгорком. Тогда парень принимался затаскивать в дом полные фляги, потом закатывал бочку…
Прошел полдень.
Превозмогая истому, парень поднялся с лавки. Отправиться с ходу на кухню было выше сил, так что он сперва побродил по комнатам, заглядывая во все углы, — искал богомола, что пропал прошлым вечером. Разумеется, никого не нашел. Переступил порог кухни. Здесь был влажный полумрак.