— Разные бутылки, да? — кивнула Воскресенская.
— В том-то и дело, что нет. Не разные, а одинаковые — все пол-литровые, из-под пива или из-под водки. А потом столько набрал, что из них дом построил и веранду.
Миша закурил, затянулся и пустил дым так, чтобы сквозь него взглянуть на пламя в ближайшей лампе.
Все охнули. Парень молчал.
— Кажется, — сказал Володя, — такой случай был в Австралии.
— Опять он с Австралией! — Шофер тоже отвалился от тарелки и мял сейчас в стальных зубах еще не прикуренную папиросу. — Дело не в том, пустую посуду везде собирают. Но дом-то дороже, чем если сдавать. Головастый мужик!
Вместо спичек он потянулся к бутылке, но Воскресенская помахала рукой.
— Да не спешите ж вы так, Николай Сергеевич.
— Я нет, я что…
Закурил и он.
— У нас, когда я еще в столовой работала, одна всякую-превсякую дрянь собирала. Увидит тряпочку — тряпочку домой несет, увидит веник — веник. Гвоздики, палочки — все несла к себе. Мы ее спрашиваем, бывало: зачем, Василис, тебе это все, на кой хрен? А она молчит. Одна жила, вроде как дурь у ней такая: все собирать. Потом померла.
— Календари собирают, монеты, — сообщил шофер тугим языком.
— Я в детстве — значки. Потом всю коллекцию Тате отдала. А сейчас не могу понять: какое в этом развлечение? Вот я знаю одну женщину, так она с сорок девятого года мыло коллекционирует. Вся комната в мыле: и на серванте, и в шкафу. Зачем?
— Я думаю, здесь общей идеологии н-нет. К-каждый по-своему к коллекционированию приходит. Это, может быть, и мода, а может быть, и страсть. М-может, и болезнь, к-ко-нечно. А коллекции бывают чудные. Ножички, замки, утюги, меню из ресторанов, импортные пачки из-под сигарет, фонарики, д-даже к-консервы…
— Да, работает фантазия у людей.
Послышались какие-то горловые бульканья, нечто похожее на икоту, — все повернулись к парню. Он залил уже в рот вторую рюмку, обвел глазами повернутые в его сторону лица и сказал очень внятно:
— А я озеро нашел!
И, тряхнув головой, снова икнул.
— Ах, это вы, Николай Сергеевич, ему наливали! Тоже мне штрафник. Что он несет? Да его стошнит сейчас на стол, вот что.
— Нет, не стошнит, — сказал парень. — Я выпил мало, я трезвый совсем. Озеро — во-от такое, спросите у нее.
Он ткнул пальцем в тети Машино плечо и ковырнул ногтем. Та дернулась и прянула в сторону:
— Но-но, ошалел? Ты смотри, гусь свинье не товарищ и брат.
— Чего вы в самом деле-то! Вы ж говорили, что на озере с зятем были. Сегодня мне говорили. Так вот, рядом оно. Километра три, ясно? Я нашел, — утвердил парень и похлопал себя ладонью по груди. — Что, не верите?
— Теперь я понимаю, за что тебя из института выперли. Боже, откуда на мою голову?..
— Я говорил, — вставил Миша.
— Вот что, поднимайся-ка и баиньки. Мальчики, ну-ка…
— Да никто меня не выгонял, ясно? — вдруг взвился парень, вскочил на ноги и за тесным столом, среди дыма и сумерек оказался огромным, угрожающе машущим громадными руками, будто жонглирующим своими кистями так, чтобы они перепрыгивали одна через другую на потолке. — Никто не выгонял. Я сам ушел, понятно? И не смейте так говорить. Я озеро для вас искал. Там скважина, мне водовоз говорил. А он не приедет больше, а там вода! И она знает, и водовоз. А я нашел… Ни-никто меня не выгонял. Я специально ушел, чтобы поехать… И спать не хочу…
— Что он несет? Почему водовоз не приедет?
— В отпуск он пошел, видно, — процедила тетя Маша с опаской.
— А что ж вы молчали? Что ж мне не сказали? Нет, это не укладывается в голове. И мясо перевели…
Тут Миша выразительно глянул на ухмыляющегося Колю-Сережу.
— А сейчас вода кончится — что делать будем?
— Я озеро нашел. Большое. Там по колено, водовоз говорил. Там купаться даже можно. Буровики оставили. Воду искали и оставили…
— А в к-какой это с-стороне? — спросил Володя.
— Вот так.
— На север, з-значит?
— На с-север.
— Вот что я вам доложу, дорогие товарищи… — начала Воскресенская, при каждом слове легонько ударяя ребром ладони по столу.
— Простите, Люда, — перебил ее Володя. — Но мне к-кажется, это должно быть интересно. И местное население, и водовоз, и Вадим вот говорят об одном: рядом есть п-прес-ный источник. Мы должны с вами п-прислушаться…
— Бога, бога ради, Володенька, или, простите, товарищ Салтыков, — прислушивайтесь! Да только мне-то не надо…
Где-то, чуть не под самым окном, раздался вдруг отчетливый, громкий удар грома. Воскресенская оборвалась, выпрямилась, на лице ее показался испуг. Удар был раскатистый, металлически гулкий, словно кто-то ударил палкой по днищу железной бочки.