– Что так? – Найджел начал прохаживаться по комнате. Доминик кисло усмехнулся:
– Ответ прост: она одержима страстью, любовью к тем местам, и это сидит в ней очень глубоко и составляет ее суть. Я завидую этому чувству – оно как корневище связывает ее с землей предков. Такого я никогда не испытаю. Вероятно, ты испытываешь что-то похожее, когда вспоминаешь о своем поместье, но у нее это возведено в абсолют. Она не может покинуть Шотландию, а мои обязанности вынуждают меня жить здесь, так же как и тебя. И что это за чертово наказание – быть пэром!
– Почему все-таки ты не спросил у нее?
– Потому что я торжественно обещал, что если я ее покину, уеду от нее дальше чем на сто миль, то уже никогда не вернусь и не буду искать с ней встречи.
– Кто тебя просил делать это? – Голос Найджела звучал обманчиво спокойно. – Бес, что ли, в тебя вселился?
– Бес или не бес, теперь это уже не имеет никакого значения. – Доминик протянул гостю наполненный стакан и осторожно прошел назад к своему креслу. – Теперь я живу, жалея об этом каждый день и каждый час. Не уверен, что любовь – самая подходящая вещь для сделки.
– Это просто кощунство. Все равно что торговаться с Богом.
– Ты забываешь, что я долго практиковался в безбожии. Когда мы только встретились с Кэтрионой, я пытался связать ее сделками, одной, другой. С первого дня я клал на весы любовь и отторговывал условия. Теперь я получаю то, что заслужил, даже более того. Но я дал ей слово.
– А сама она не приедет к тебе?
Доминик, встретившись с проницательным взглядом Найджела, засмеялся:
– Тебе нравится надо мной издеваться? Для нее это невероятно рискованный шаг. Ей будет очень тяжело его сделать, физически и духовно. Признать, что она любит англичанина, – это для шотландки что-то из ряда вон выходящее. Почему, черт возьми, она должна подставлять себя под удар?
– Я прихожу к выводу, что она очень горда.
– Все, что ей остается, это держать свои чувства в узде. Я не вполне могу объяснить, в чем тут дело. Но она не приедет. Чего ради она поедет в этот дом, проклятый дом английского графа, где я оскорбил ее и даже угрожал при первой встрече? Она знает, что я принимал здесь других любовниц, и поэтому скорее умрет, чем приедет сюда.
– Не потому ли, что ты лишил ее непорочности? – Спокойный голос Найджела исчезал в затененных углах комнаты и эхом возвращался обратно. – Ты сознательно соблазнил ее и потом покинул, не так ли?
– Зачем же добивать? – Доминик откинул голову и вытянул ноги. Правая рука его совершала неловкие движения. – Мы с Кэтрионой довольно часто говорили о грехе. Я изводил ее этой идей. Но грех оказался полностью на мне. Я хотел разрушить ее гордыню, разбить ее сердце, и вот вместо этого она разбила мое...
– ...А ты в качестве ежедневной епитимьи заставляешь себя страдать. – Найджел пожал плечами.
Доминик, прищурив глаза, пристально взглянул на друга.
– Хочешь быть моим утешителем? Я признаю все свои грехи и раскаиваюсь. Но есть нечто более ужасное, чем семь грехов, которым я первоначально бросил вызов. Куда грешнее опутывать любовь условиями.
– Франс, когда ежедневно школит меня, говорит, что любовь – это только мост к невозможному. Если Кэтриона узнает, как ты болел...
Доминик улыбнулся:
– Приди она сейчас из жалости, я бы отверг ее. На самом деле она, вероятно, вышла замуж за кого-нибудь из своих – там все родственники по крови. Так что тебе не придется драться с инвалидом, чтобы отомстить за ее честь. Но если ты настаиваешь на дуэли, я согласен.
– Господи, да сейчас любому ничего не стоит отправить тебя на тот свет! – Найджел встал, собираясь уходить. – Слишком уж легким способом ты хочешь покинуть этот мир!
– Это то, что я собирался сделать с тобой, когда мне казалось, что ты предал Франс. – Доминик попытался заставить непослушные пальцы сомкнуться вокруг стакана. Стекло едва не выскользнуло, и его пришлось спасать левой рукой. Небольшое унижение, с которым он начал смиряться. – Конечно, я был тогда не прав. А какую кару ты предлагаешь мне?
Найджел остановился в дверях и повернул голову.
– Я не священник и не утешитель – я только твой друг. Решение придется искать тебе. Но я буду чертовски разочарован, если вместо этого ты погрязнешь в жалости к себе и в пьянстве.
– Виски тем и хорошо, что никогда не вызывает похмелья.
Доминик усмехнулся. «Пение женщины, которую я потерял. Песни на языке, которого я не знаю...»
– Спасибо, что зашел, Найджел. Ты отчитал меня по делу. Все правильно. Я заслуживаю дисциплинарного взыскания. Отныне я буду выполнять все свои обязанности в графстве и не застрелюсь.
– А я в этом и не сомневался. – Найджел позволил себе слабое подобие улыбки. – Приятно слышать, что ты наконец нашел что-то, ради чего стоит жить. Но ужасно досадно видеть, что у тебя по-прежнему так мало веры в любовь.
Маркиз де Ривол еще раз поклонился и вышел из комнаты.
Доминик отпустил слуг, и теперь огромный особняк всей своей неимоверной протяженностью навис над ним. Помимо городского дома графа Уиндраша, ему принадлежали большая усадьба в предместье, имения в Норфолке и Дербишире. В Рейлингкорте уже нет, слава Богу. Он устало улыбнулся – его недуг циркулировал у него в венах. В самом деле, пора в постель.
Доминик отправился в спальню, прежде бывшую покоями Джека, где его ждала величественная кровать с пологом.
Ступив в коридор, из которого лестницы уходили в бесконечную пустоту, он взял свечу в левую руку и стал подниматься наверх. Дойдя до последней ступени, он остановился, чтобы передохнуть, кляня ослабевшие мышцы, изнуренные болезнью и кровопусканиями.
Рядом скрипнула дверь, и свет из комнаты хлынул в коридор.
– Лорд Уиндраш?
Кэтриона остановилась в дверях, сложив руки на груди, не сводя с него жгучего, синего, как колокольчик, взгляда. Волосы ее уже достаточно отросли, чтобы их можно было зачесывать наверх и скреплять заколками.
На мгновение Доминик потерял дар речи. Он поспешил поставить шандал на столик в холле, пока не выронил свечи и не устроил пожар в доме.
– Кэтриона? – Ему захотелось встать на колени у ее ног. – Вы являлись ко мне в моих видениях.
Она не двигалась с места. Пол под его ногами вдруг начал кружиться. Нет, падать нельзя! Нужно удержаться! Что, если сделать шаг вперед и дотронуться до нее... Тогда он почувствует изгибы ее тела, легко скользящие под его руками, пальцами проследит ее гибкую спину, округлые бедра, вдохнет ее аромат...
Но может, она не хочет? Зачем он ей, такой убогий?
– Кэтриона, как вы... – Шрам на ладони ожгло болью. – Что вы здесь делаете, черт подери?
Она быстро оглянулась.
– Я находилась здесь с лордом Стэнстедом и леди Розмари и каждый день навещала вас, но вы были в бреду. Вы не узнавали меня, а потом у вас появились более важные дела.
Это было подобно удару молнии. Кэтриона ему не верила даже сейчас. Не верила, что для него нет ничего более важного, чем она, несмотря на то что никакое будущее для них невозможно.
– О нет, я вас узнавал. Просто не думал, что вы настоящая. – Он боялся, что его пальцы могут раскрошить резной набалдашник на стойке перил. – Боже мой! Вы были здесь все это время? Но почему, черт возьми, мне никто не сказал?
– Я так просила.
Ответ буквально сразил его.
– Так вы все сговорились? Все – и Стэнстед, и мои слуги! Даже Найджел. Боже, да что же это такое!
– Лорд Ривол ничего не знал. – В глазах Кэтрионы вспыхнул упрямый огонек. – Зачем вы встали здесь и утомляете меня бесполезными мелочами? Что мне оставалось делать? Разве вы не догадываетесь, чего мне стоило прийти сюда? Лорд Стэнстед с трудом убедил ваших слуг позволить мне ночевать в этой комнате втайне от вас. Вы думаете, мне легко было слушать все это? Но как бы я добилась вашего разрешения, когда вы были больны?
– Итак, вы позволяете мне принимать вас за прекрасное видение? Боже милостивый!