Водитель сообщил тоном экскурсовода:
— … а здесь разместится музей-панорама Сталинградской битвы. Специально под это дело соорудили. — И сбавил на всякий случай скорость. — Выходить будете, товарищ маршал?
Маршал не ответил. Его внимание не задержалось на будущем музее, обошло стороной — сосредоточилось на мертвом остове пятиэтажного кирпичного здания, зиявшего пустыми глазницами окон на самом краю берегового откоса.
Старинная кладка полуразрушенных стен была иссечена тысячами пуль и осколков, щербины в кирпиче казались политыми кровью; сквозь изуродованные оконные проемы чернели обугленные ребра перекрытий; внизу, среди кирпичного крошева и расщепленных досок, тускло отсвечивало из-под слоя пыли битое стекло.
Когда-то в этих стенах день и ночь хруптели жернова — то была главная кормилица предвоенного Сталинграда; войну она встретила под вывеской: «Мельница № 3 им. К. Н. Грудинина». Вывеску снесло взрывной волной на пятые сутки осады, саму постройку, как ни лютовал враг, снести не удалось — ей выпало стать одной из опорных точек обороны. Одним из бастионов, о которые пообломались клыки отборных частей вермахта.
— Выходить будете, товарищ маршал? — повторил водитель, ставя ногу на тормоз.
Маршал, не отрывая глаз от бывшей мельницы, отрицательно покачал головой.
— На обратном пути, разве что.
Адъютант, тоже поглощенный зрелищем руин, произнес в раздумье:
— Все же умно поступили, что не стали… оставили, как есть.
— Память же! — горячо вступил водитель. — Не стенд в музее — зримая память.
— И памятник, — глухо проговорил маршал; покашлял, добавил еще глуше: — Какие тут ребятушки-братушки полегли!..
Машина миновала израненное здание. Опять ненадолго открылась манящая синь реки со знакомой цепочкой барж, потом водитель круто положил руль влево, через короткое время — вправо, и перед глазами снова замельтешили обвешанные балконами дома, запестрели магазинные витрины.
Сморенная жарой улица убегала-звала к высившемуся впереди Мамаеву кургану. Там, на самом его темени, поросшем травой, стояла босая, простоволосая женщина, и рука ее, вскинутая над головою, сжимала древний русский меч. Она стояла, изваянная в камне, на высоком просторе, на ветру — притягивала к себе взгляд из дальнего далека.
Потеснив адъютанта, маршал придвинулся из-за его плеча к лобовому стеклу, ревниво оглядел через него всю статую: не порушило ли чего безоглядное время? Все в ней, от постамента до уткнувшегося в облако кончика меча, было знакомо еще по наброскам, по эскизам Вучетича; потом, уже в готовом виде, маршал принимал Мать-Родину, как назвал свое создание скульптор, в составе Государственной комиссии. Ее и весь мемориальный комплекс, сооруженный на кургане.
Подъехали к подножию кургана — тому месту, откуда начиналась широкая лестница, ведущая на первый уступ. Адъютант поспешил наружу, проворно распахнул заднюю дверцу, помог выбраться маршалу.
— Не суетись! — выговорил маршал, принимая тем не менее помощь.
Одернул китель, потянулся было к воротнику, но, поколебавшись, сделал себе послабление — оставил его расстегнутым; фуражку с букетиком положил на согнутую в локте руку, в другой руке привычно зажал набалдашник трости.
— Двинулись?
Остались позади первые три десятка ступеней. На площадке маршал склонился над тростью, едва не касаясь грудью набалдашника, постоял так, хватая ртом знойный воздух. Распрямившись, промокнул платком лицо, шею, сказал, ни к кому не обращаясь:
— Немного не рассчитал. Взял темп выше возможностей.
До этой минуты никто не решался лезть ему на глаза, теперь подал голос адъютант:
— Может, вернемся? Машина — вон она…
Маршал промолчал, лишь метнул из-под тяжелых бровей сердитый взгляд; пристукнув тростью, пошагал дальше.
Подошли к искусственному озерцу, охваченному кольцом каменного парапета. В центре вздымалась над водой гранитная, с широкими затесами глыба — из нее выступала по пояс скульптура воина: волевое, исполненное решимости лицо, мускулистый торс, в одной руке — автомат, в другой — занесенная для броска противотанковая граната.
На глыбе читалось процарапанное в горячке боя:
«Стоять насмерть!»
— Не оружием мы отстояли Сталинград, — негромко проговорил маршал, медленно обходя монумент по кругу, вдоль усыпанного цветами парапета, — не оружием — силой духа. Беспримерной силой духа. За это Мамаев курган и был назван Главной высотой России.
Позади монумента начинался многоступенчатый лестничный марш, огражденный с обеих сторон каменными стенами с рельефным изображением сталинградских руин — полуразрушенной, исклеванной осколками кирпичной кладки, перемежаемой мертвыми бельмами оконных провалов, сорванными с петель дверьми, покореженными балками, торопливыми солдатскими автографами… На фоне истерзанных строений бугрились фигуры бойцов — с оружием в руках, в напряжении схватки.