Антон Гаврилович вновь откинулся на спинку кресла и, опустив подбородок на грудь, уставился на «долбанутого кретина».
– В то время, когда деревню Чернухино называли Заячьими Дубровками, когда сердце моего брата стучало так же, как и ваше, а о существовании Марьяны никто и не догадывался, я стал замечать присутствие в воздухе прозрачных образований, похожих именно на очень тонкие ниточки. Они были повсюду, сквозь них проходили люди, по ним бегали животные, ездили мажары, но никто их не замечал! Прикасаясь к ним, поглаживая, а иногда и неистово теребя только мне видимые образования, я начинал, как любят выражаться в ваше время, «въезжать» в их предназначение, и в то, что с их помощью можно сделать. Попросту говоря, я стал разгадывать их силу, и у меня получалось ее использовать!
Услышав слова «в ваше время», Авдеев очень внимательно посмотрел на собеседника, но прерывать не стал.
– Сперва это было что-то незначительное, – продолжал автор. – Например, прочитать чью-нибудь мысль или заставить другого сделать по-твоему.
– Ничего себе – «незначительное», – осторожно заметил Авдеев.
– Дальше – еще больше! Со временем я полностью освоился и построил внутри себя свой мир, в который впускал обработанных ниточками людей – без их согласия, но, поверьте: им там не было скучно! Они существовали, как и раньше, но часть их разума теперь принадлежала и мне!
– И зачем же вам часть их разума? – так же осторожно поинтересовался Авдеев. Он знал, что с душевнобольными лучше не спорить.
– Ничто не должно стоять на месте. Есть два варианта: или расти, или угасать. Позволить такому дару угаснуть я не мог, и поэтому использовал по максимуму.
Если кому-то я дарил вторую жизнь, порожденную моим воображением, это не означало, что прототип о ней знал. Те качества, которыми я награждал обитателей моего мира, могли появиться и у их прототипов, в жизни реальной. Но о причине появления той или иной новой черты собственного характера никто не догадывался.
– Да вы прям Богом себя возомнили! Но ведь это… аморально, если не сказать – чудовищно!
– Какая мораль, любезный Антон Гаврилович?! Когда речь идет о столь великом, что не только стынет в жилах кровь, но и твоя душа с ужасом начинает понимать, что ты вполне можешь обойтись и без нее! – Небритый писатель наклонился к редактору и продолжил: – И о какой морали вы можете говорить, когда вас самого пронимает дрожь от одной мысли: а что, если бы вам, а не мне, достался этот Дар?!
– Да как вы смеете! Я, если хотите…
– Говорите правду! – менторским тоном вполголоса прервал его писатель.
– …и сам бы поступил точно так! О-о-о! Я бы всем показал!!! Я бы такое придумал!!! Наделил бы святошу ненавистью, а потом во всех газетах: «Сенсация: батюшка – богохульник»! Хотя: нет! Это все ерунда. Не так интересно. Черт! А может, воткнуть в мозги моего начальничка геевские наклонности?! Вот смеху-то будет! Ха-ха-ха-ха!!! Черт побери, я бы всем показал!!!
Авдеев вдруг замолчал, но его лихорадочно блестевшие глаза показывали, что идей у него применения необычных способностей оставалось еще великое множество.
– Отличный персонаж, – сказал человек с папкой в руках, а про себя подумал: «И как с таким воображением он может вершить судьбу талантливых писателей?!»
Авдеев зажал рот рукой. Похоже, этот человек обладал гипнозом. И редактор признал, что надо с ним быть осторожнее.
– Но ниточки оказались коварными, – продолжал писатель, не назвавший себя. Он поглаживал то место, где у него должен быть подбородок и будто заглядывал внутрь редактора. – И безжалостными. Если, конечно, вы понимаете разницу.
Антон Гаврилович покачал головой. Человек же, сидящий напротив, продолжил:
– И тогда меня осенило: чтобы они мне подчинились полностью, я должен стать таким же. Я решил соединить то, что создал сам, с творением Господа, – перенеся свой мир на бумагу и создавая самый живой роман из всех когда-либо написанных, – не брезгуя смертью и не скупясь при ее выборе. Первые страницы я написал сто лет назад. И вот совсем недавно закончил рукопись.
Он замолчал, и редактор подумал, что самое время все-таки закончить эту встречу. Словно угадав его мысли, автор поднял ладонь:
– Еще немного внимания. Вы не пожалеете, поверьте.
Авдеев промолчал. Похоже, человек напротив действительно обладал гипнозом. Не двинувшись с места, редактор дал понять, что можно продолжать. И автор стал рассказывать дальше.
– Жизнь жителей Заячьих Дубровок претерпела изменения – мною запланированные, и мною же внедренные. Запустив сей механизм, я предполагал быть наблюдателем, но стал одной из его частей. Оказалось, что у Виктора, – не Краснова, а того, кто жил сто лет назад, – тоже был свой дар. Не такого уровня, как у меня – но эта особенность защитила Виктора от моего эндовмешательства. У него иммунитет, понимаете? А в результате я стал лишаться собственной памяти. Она менялась местами с памятью Виктора – и я оказался в ловушке, поставленной мною же самим!