Как-то раз Алекша застукал меня за манипуляциями с ниточками, но не стал отбивать мне мозги, а заставил непрерывно писать очень, по его мнению, остроумную фразу: «Применяю я гипноз – получаю больно в нос». После того, как чернильница наполовину опустела, моя правая кисть стала весить не меньше пуда, а в груди воспылала нешуточная ненависть к родному брату. Между этими словами я вписал предложение собственного сочинительства: «У меня братишка гадкий – его хватит лихорадка». Брат находился у меня за спиной, и я сразу же получил в нос. А к вечеру, как вы уже догадались, случилось следующее: Алексей внезапно слег, сраженный непонятно откуда взявшейся лихорадкой. Помню, я подумал тогда:
«Хорошо, что «падучая» не написал!»
Объяснять родителям причину болезни брата я не стал, да и Алексей предпочел не распространяться об этом. Лежа в постели, он молчал, как рыба, остальные недоумевали, я в душе ликовал, но все мы молили Господа о скором выздоровлении.
Но прошло два дня, а болезнь, превратившая моего брата в обтянутый кожей и пылающий жаром скелет, наш дом так и не покинула. Алексей вот-вот грозился отдать Богу душу, и тогда я решился. Взяв гвоздь, я нацарапал на спинке кровати больного всего два слова: «Не болей». И, наконец, коршун смерти, нависший над нашим домом, скрылся из виду, а мой брат без посторонней помощи смог подняться с постели. Я никогда не смогу забыть его глаза в то утро – вернее, то, что поселилось в них. Это глубокое потрясение, сидевшее внутри Алексея в обнимку со страхом, оказалось лучшей оценкой моему дару. С тех пор мой брат больше не трогал автора этих строк, мне даже казалось: он старался избегать моего присутствия. Это и был тот провал, которого я опасался, но, к моему счастью, он коснулся все-таки не меня. Я же стал экспериментировать дальше, благо, почвы для этого было теперь более чем предостаточно…
Минуло пятнадцать лет. Алексея и родителей уже не было в живых. Я всегда предпочитал не распространяться об их смерти. Скажу лишь одно: мне очень жаль, что вышло именно так. Но, что случилось, уже не вернуть и не переписать. Я все равно их любил, ведь моя жизнь продолжалась. И теперь мог посвятить свое дальнейшее существование тем, кто оставался мне дорог, хоть и покинул этот мир.
Моя Жизнь продолжалась, и волей Судьбы я оказался в Заячьих Дубровках. Уважая своего читателя, не буду повторять то, о чем уже подробно рассказал во второй части романа. Но, дабы полностью описать эволюцию своего дара, добавлю: приключения в Дубровках стали важной, если не самой главной, точкой в развитии моих способностей, упавших однажды с неба. Ведь именно в этой деревушке, будучи учителем, потерявшим память о прошлом, я вплотную приблизился к тому, чтобы, став убийцей, создать машину времени… давшую мне возможность жить вечно. И именно в этой деревушке от экспериментов я перешел к главному делу моей жизни (или жизней?!) – созданию самого живого романа на земле.
И вот прошло сто лет. Мой роман дописан до конца. После многочисленных препон и корректировок его опубликовали, и теперь каждый читатель имеет право узнать, что же случилось с писателем на самом деле. Но открою завесу тайны не сразу. Ведь, как и прежде, верю: все не напрасно.
Итак, прошел целый век. Чтобы не утомлять читателей, не стану описывать все, что со мной происходило за это время. События не были ни скучны, ни безынтересны, но все они сводились к одному: я менял оболочки одну за другой – совершенствуя свой дар, и все больше убеждаясь в оправданности всех смертей, раз за разом дававших мне жизнь за жизнью.
Вы меня, сможете, конечно, обвинить и в садизме, и в сатанизме. Но и с первым, и со вторым я уже давно разобрался. Если я сам себе Бог, то я и сам себе Дьявол. Я никогда не уповал на чью-нибудь помощь и никому не преклонялся. Первое обвинение тоже беспочвенно: мне не нравится мучить, я всего лишь писатель с даром делать персонажи живыми и наоборот, помещая их в определенные обстоятельства, и, таким образом, ликвидируя генетически ослабленные личности. Этим я преследовал одну цель: очищение. Ведь блуждая по человеческим оболочкам, читая сотни тысяч чужих мыслей, я пришел к ужасающему выводу: практически все созревшие представители Homo sapiens пропитаны корыстью и похотью, словно губка водой! Знает ли кто-нибудь, что когда человек надевает рясу, он не перестает быть спекулянтом, а лишь маскирует собственное эго под смиренное посредничество? А цель только одна – место в раю, ни больше, ни меньше! Если же упомянуть и о других пороках, а также об отсутствии уважения друг к другу, то мое отношение к людям уже не покажется чересчур циничным. Зависть, жадность, необходимость во лжи и невозможность быть искренним даже по отношению к себе – люди не только не пытаются избавиться от этих качеств, но и скрыть их. Страшно представить, что было бы, если бы мой дар достался другому... Наверняка, этот мир, полный хаоса, уже давно бы оказался у той черты, за которой люди, что появляются на свет в боли, живут в страхе и исчезают в жалости, уступят место другим существам из более приспособленных параллелей. Так, может быть, ко мне следует относиться не как к убийце, а как к санитару планеты – пусть не всей, а лишь ее малой органической части, – который просеивает песок и камни, и оставляет на поверхности только настоящие самородки? В любом случае, как бы не считали ни вы, ни просыпавшийся песок, ни оставшиеся самородки, я именно так к себе и относился. Оправдывая себя в своих глазах, я существовал и дальше. И верил в то, что однажды игры со Смертью преподнесут мне что-то новое…