– Как вы выбираете?
– Что?
– Ну… к кому идти, а к кому нет.
Кореликов хмыкнул, а Сепухов, пожав плечами, ответил:
– Не знаю как. Мы всегда с конца начинаем. Оно и безопасней, и…
– Интуиция, – добавил Денис.
– Да, может быть, и интуиция, – согласился Владимир. – Бывает, смотришь на машину, чувствуешь: вот она, жертва-то наша. И точно – бах, и сбагрили «дырку». А бывает наоборот. Что-то подсказывает тебе: не иди туда, не надо! И ты не идешь. В общем, по-разному.
– Да, по-разному, – поддакнул Кореликов.
Они поравнялись с машиной с большой синей надписью «Sovavtotrans»на борту, стоявшейв очереди последней, и стали переходить дорогу. В кабине, завешанной красными шторками, горел свет.
– Самое оно, – довольно сказал Владимир. – Шурик, как договорились, ты на подхвате и слушаешь.
– Ага, – сказал Власов, сжав кастет в кармане куртки до боли в кулаке.
Денис, так же, как и Сепухов, сделал жалостливое лицо, и постучал в дверь машины. Шторка тут же отодвинулась, и показалось жующее лицо усатого пожилого мужчины. Он держал в руках исходивший паром термос с большими красными розами на боках. В кабине играла музыка. Рядом с усачом на водительском месте сидел толстяк с бутербродом. Окно открылось, и усач спросил:
– Чого вам, хлопци?
Кореликов по-детски вытер нос рукавом, а Сепухов жалобно пропищал:
– Помогите, Бога ради! У нас отца нету, одна мамка хворая и осталась. Да еще и бабушка при смерти.
– Только на добрых людей и надежда, – успел вставить Денис между своими всхлипываниями.
Стоявший чуть в стороне Александр услышал, как в кабине убавили громкость радиоприемника, а потом спросили:
– Так чого надо, хлопци? Хлиба вам даты?
Владимир вынул руку из кармана и показал дальнобойщикам кольцо и цепочку, тускло блеснувшие золотом.
– Не за милостыней пришли к вам. Вот: последнее золото мамка продать велела.
– Дайте, сколько не жалко.
– Нам много не надо. Лишь бы на еду хватило до бабушкиной пенсии.
– Не откажите, добрые люди…
Минут через тридцать, когда и эти добрые люди, а также и еще одни – иностранцы, – остались позади, Денис, Александр и Владимир уже подходили к концу другой очереди машин, ведущей к первой заправке. Карманы их набивали деньги разжалобившихся приезжих, клюнувших на дармовое золото, в головах бродили веселые беззаботные мысли о светлом будущем, а сердце каждого пылало чистой и искренней любовью к хрустящим бумажкам, ставшим совсем недавно их собственностью.
* * *
Смирившись с тем, что Шурик вступил в болото безнравственности, я стал оправдывать его поступок безвыходной ситуацией. И продолжал верить, что как только он соберет необходимую сумму на операцию матери, так непременно вернется на сушу, чтобы заняться очищением. В данном случае это не означало покаяния или отказа от благ, которыми пользуется все человечество. В это понятие я вкладывал более глубокий смысл. Ведь моя детская утопия получила шанс на реальность, как только я познал этого подростка, а теперь она была на грани того, чтобы исчезнуть навсегда вместе с еще одним представителем Homo sapiens.
Вы спросите: что я подразумеваю под словом «очищение»? Забегу немного вперед, сказав о предоставлении одному из своих читателей шанса – почти такого же, какой я когда-то давал и Александру. Что это за шанс? Это шанс встать на одну ступеньку со мной. Почему почти такой же, как у Александра? Об этом чуть позже. Почему же одному? А вот здесь все очень просто, хотя может и показаться вначале запутанным. Конкуренция в таком деле неминуемо приведет к гибели каждого, кто, прикоснувшись к Великому Откровению и такому же Великому Дару, вдруг обнаружит, что где-то есть подобный. В этом случае очищение получит немалый шанс уступить место разрушению, – и благо, если этот антисозидательный процесс не уничтожит не только очередную надежду что-либо изменить, но и все то, что способно дышать и думать на третьей планете от Солнца, все человечество. Это будет значить: развитие Дара закончилось, оборвалось, было неверным, и грош ему цена. Впрочем, это будет уже совсем неважно. И мое убеждение в том так же крепко, как и ваше в том, что вы все-таки существуете. А моя утопия, приближаясь к воплощению, в конце концов, и оставило место лишь для одного.
Очень долгое время этим «одним» был ваш покорный слуга. Но после того, как меня профессионально и неожиданно надул редактор под номером 7, я, постоянно пребывая в поле зрения риска и смерти вот уже сотню лет, и перевоплотившийся не без помощи аферы упомянутого служителя слова в новую ипостась, неожиданно остро почувствовал: чтобы существовать и дальше, мне крайне важен Риск. Совершенно новый и бесшабашный, способный или уничтожить (меня, а не человечество), или дать еще большее, нежели я смог достичь за все это время. И ради этого я готов предоставить Шанс кому-то еще, изменив количество приверженцев своей утопии, чтобы тем самым воплотить ее в жизнь. В случае с Александром поменялось лишь то, что я осознал: настоящее Очищение – это не отсутствие всякой корысти (ведь даже я готов признать, что все это время заботился о развитии Своего Дара, плюя на Смерть и презирая Жизнь, – Жизнь не только свою, но и всех, кто меня окружал). Настоящее Очищение – это отсутствие всякой Жалости – даже малейшего ее проявления, жалости, способной помешать, в моем случае, развитию небывалых способностей, полученных однажды с помощью многотысячевольного электрического разряда, упавшего с неба. Открыв для себя эту истину, и сделав в своем мировоззрении такую немаловажную поправку, я исключил Жалость не только в себе, но и к себе. Оставшись, однако, верным и своим старым желаниям: жить в мире, где нет места злату, а разменной монетой, и, соответственно, возможностью существовать, служат способности человека и его поступки.