* * *
Желтая луна, присевшая отдохнуть на макушку старого дуба, с грустью смотрела на происходящее. Ниточки звенели, словно струны гитары, натянутые невидимым гитаристом до крайности, и казалось, что еще мгновение – и они порвутся, и тогда случится что-то ужасное. Но ужасное уже произошло, и мне довелось быть не только свидетелем этого, но и участником. В тот вечер я покинул тело Александра в надежде, что мы с ним больше не встретимся. Мне не хотелось его искать.
Но он пришел сам – через несколько дней. И в этот раз его жажда денег уже не скрывалась под личиной добропорядочного человека, размышляющего о любви и чести. И у него уже не оставалось сомнений. Впрочем, как и у меня не оставалось сомнений в том, что он придет снова. И он приходил – приходил еще два раза, пока я не решил с ним проститься навсегда. Я остался разочарован, но… в одном Александру все же был благодарен.
Я разобрался в новой, но, как мне тогда казалось, бесполезной способности своего Дара: распознавать, чувствовать людскую страсть к деньгам, золоту и другим материальным ценностям… через запах. Мой организм, или, правильнее сказать, – натура, – противилась этой похоти, поглотившей все человечество, еще с детства. Но только через сто лет, во время пребывания в оболочке Адександра Власова, я наконец-то узнал, какой у этой похоти отвратительный, кислый запах, заглушающий все другие – запах, заставлявший меня чихать, а мои глаза – слезиться. Мне захотелось научить свою натуру не реагировать подобным образом на эту страсть. Я учился, стараясь добиться желаемого результата, – учился несколько лет, делая это в разных оболочках и, в конце концов, у меня получилось. Сталкиваясь с жаждой денег, я так же, как и раньше, чувствовал этот специфический запах, но теперь усилием воли мог его подавлять, прятать под другие, – приятные, – запахи. Мне почему-то верилось, что однажды это обязательно пригодится, в чем-то поможет, и, возможно, это «что-то» окажется важным для меня.
Именно так все однажды и произошло.
У последнего редактора также имелся свой дар.
* * *
Седьмой дважды повернул ключ и вошел в кабинет. В нос ударил резкий запах цветов. Он щелкнул выключателем, лампочка загорелась, но тут же раздался хлопок – и кабинет вновь погрузился в темноту. Однако Последний Редактор успел увидеть то, чего он совсем не ожидал. Весь кабинет оплетала паутина. Миллиарды тоненьких ниточек толщиною в микрон заблестели в ярком свете и исчезли. Просто перегорела лампочка. Но Седьмой понимал: паутина оставалась.
Он вышел в коридор, включил фонарик и посветил в открытую дверь. Но в кабинете уже было пусто. Если, конечно, не считать большого стола, четырех стульев, кресла, двух шкафов – в одном из которых должен лежать труп, – люстры, часов, телефона, жалюзи. Все было на месте! Но не было больше ниточек. Конус желтого света продолжал беспорядочно бродить по комнате, но ничего похожего на паутину не находил. Свет фонарика становился все тусклее, пока не исчез. И снова наступила темнота.
«Господи, сделай так, чтобы это был сон», – подумал Седьмой.
Он услышал настойчивый звук, доносившийся из кабинета. Это двигалась по кругу беззвучная секундная стрелка его электронных часов «Citizen», висевших на стене. Подарок сотрудников в прошлом году на юбилей. Боже мой, какой это был праздник!
Седьмой закрыл глаза.
Какой это был праздник… Его в буквальном смысле носили на руках! Его боготворили! А что сейчас? Сейчас он убийца, убийца Бога, которого предал, продал вечной темноте за Дар, коим тот обладал, словно Иуда за тридцать сребреников. За Дар, которым он так и не сумел воспользоваться! Там, на Красном рынке у него был шанс это сделать, предотвратить трагедию, изменить события, описанные в книге. Но вместо этого он сам стал их участником. А все почему? Дар, который он отнял у Бога, оказался не по зубам Седьмому. И Седьмой теперь понимал, почему же ниточки не покорились ему. Он просто не заслуживал этого Дара. Он не был слишком чист для него. Равнодушие, насмешка, жажда наживы, ложь по отношению к другим и к себе, превознесение себя над окружающими, подхалимство и пресмыкательство перед вышестоящими – всем этим он жил свои долгие годы – пятьдесят один год! – не зная или не желая знать, можно ли прожить без всего этого.
Можно! Но как жаль, что это понимаешь только спустя полвека, и то – стоя в полном одиночестве в темном коридоре, закрыв глаза, перед дверью такого же темного кабинета, в глубине которого должно лежать мертвое человеческое тело. Хочется завыть от досады, попросить прощения перед всеми, и особенно – перед Богом, с которым еще сегодня днем он сидел за одним столом!