– О, да! Еще!
– Мардук! Саммаэль! Асмодей! Койот! Нергал! Маммон! Лилит! Демогоргон!
– Как приятны эти слова!
– Дамбалла!
– О! Так давно я это не слышал!
– Иштар! Чемош!
– Ты так много обо мне знаешь. Я покажу тебе еще больше.
– Я не хочу! Не хо-чу!
– Скоро ты станешь ощущать власть, и тебе это понравится. Власть над гадкими людишками, спрятавшими свои хилые тельца под землю…
– Я не стану больше…
– Ты заставишь их бояться и уважать тебя…
– Нет…
– Уважать тебя! Ведь страх – это уважение…
– Нет…
– Это они отдали твою полоумную мать на съедение голодным ублюдкам…
– Нет…
– Ее рвали на части. Сначала ей откусили уши, потом съели ее грудь…
– Молчи!
– А потом ее кости выкинули в яму, даже не присыпав землей. И ты станешь их жалеть?!
– Я думал… думал, что она жива, что я ее еще увижу…
– Даже с собаками не поступают так, как поступили с ней. Ее отгрызенную голову пинали ногами как мяч, и она до сих пор лежит под партой в кабинете биологии – под той самой партой, за которой ты проучился почти семь лет. И ты это оставишь безнаказанным?! Да ты просто слизняк, если простишь грязных полудурков!
– Они пожалеют…
– Ты – комок дерьма, ты не способен отомстить за собственную мать!
– Я им… я им сделаю…
– Ты…
– Я ИХ УБЬЮ!!! Я их буду вешать. Я их буду душить, рубить топором…
– А потом опять станешь обвинять меня, гадкий человечишка?
– Нет! Я их уничтожу! Я буду благодарить тебя…
– Твоя мать так кричала, когда ее ели заживо...
– Я их всех поубиваю – и тех, кто в школе, и тех, кто в подземелье! Всех! И обескровленную маленькую головешку тоже убью! И вырву сердце у этого зазнавшегося громилы! Вырву – и съем! Съем, даже не поджарив!
Глава 8. «Как ты умудрился все забыть?!»
Григорий опустил потерявшую сознание девочку на траву и открыл замаскированный люк. С презрением посмотрев на маленькое тельце, он вновь забросил ношу на плечо и начал спускаться в подземелье.
Темный коридор, больше походивший на лаз – и шаткая лестница, ведущая еще ниже... Опять коридор, уже в полный рост человека – и очередная лестница...
Добравшись до своей комнаты, Григорий зажег самодельную лампадку и швырнул девочку на грубо сколоченный лежак, застеленный грязными фуфайками. Комната была тесной, ее низкий потолок подпирали по углам бревна, скрепленные поперечинами. Как и в остальных землянках, в качестве поперечин подземные зодчие использовали здесь обструганные толстые ветки, половые доски или скрепленные друг с другом штакетины.
Голова девочки опиралась на одну из поперечин; вот голова съехала по стене и остановилась, зацепившись волосами за доски. Хмыкнув, Григорий дернул волосы, оставив рыжий клок на расколотой деревяшке. Девочка не издала ни звука, лишь повернула голову в его сторону. Он пошарил в углу у вентиляционной трубы и достал оттуда кусок грязной деряги.
– На! – швырнул Григорий маленькой пленнице тряпку. – Все для тебя, детка.
Она продолжала лежать с открытыми глазами. Отрешенный взгляд даже на мгновение испугал ее похитителя. Но вот похититель прищурился, всем своим видом – в особенности сжатыми кулаками – показывая, что на хороший прием ей здесь рассчитывать не стоит.
Затем он вышел из каморки. Перегородив вход, он посмотрел на девочку поверх деревянного щита.
Путь его лежал к вожаку, обосновавшемуся в большой землянке этажом ниже.
Девочка повернулась на бок, подняла голову и громко икнула. Покачиваясь, встала на четвереньки и замерла, уставившись в угол. Она словно во что-то вслушивалась, иногда издавая невнятные звуки, похожие на мычание немого. Внезапно она дернулась всем телом и изрыгнула белую тягучую слизь. Посмотрела на собственную рвоту – и рассмеялась...
* * *
Григорий презрительно сморщился:
– Она моя, и я с ней что хочу, то и сделаю! – В его словах было столько желчи и непослушания, что Стефану стоило больших трудов не сорваться.
Но старший подземной общины все-таки попытался урезонить самого своенравного из старейшин:
– Григорий, ты пойми: мы даже не знаем, сколько ей лет! – Он развел руками. – А что, если будет хуже?
– Хуже?! Да разве может быть еще хуже? – Григорий театрально рассмеялся, а затем прорычал: – Что может быть хуже для Олежки – смерть? Да он… он уже неживой!
– Григорий…
– Молчи, Стефан! – Палец Григория коснулся груди главного. – У тебя же нет души! Она растворилась – растворилась в твоем страхе за собственную жизнь.
– Довольно, Григорий! – Стефан заскрежетал зубами.
– Ты уже бездушный! – разошелся гигант.
Стефан сжал руку Григория и отвел ее в сторону. Его слова также стали на тон ниже: