– Хватит. По-хорошему про…
– Я принесу к школе ее сердце... – Григорий будто не слышал и распалялся еще больше.
– Я сказал: нет! – громыхнул Стефан. В свете от играющего огонька стало видно, что его глаза налились кровью.
Свеча затрещала. Казалось, что в воздухе слова мужчин высекают искры.
– Принесу ее сердце – и все закончится. А если кто-то попробует мне помешать…
– Папа... – вдруг прошелестел голос Олежки.
Оба мужчины повернулись. Почти сливающийся с полумраком мальчик смотрел на отца. Тот молчал, но в его взгляде чувствовалась готовность выполнить любую просьбу, любое требование сына. Даже самое невероятное.
А Олежка просто протянул к отцу руку с покрасневшим бинтом на запястье и тихо сказал:
– Я хочу к девочке, которую ты принес.
Григорий смахнул слезу. А затем подхватил своего маленького сына и обволок его в объятьях.
– Олег, сынок! Ты заговорил, мой мальчик! Стефан, он заговорил!
* * *
Стефан шел за Григорием и светил ему динамо-фонариком. На все общество подземельников таких фонариков было всего девять штук – два у него – один про запас, два у Григория – один для сына, и еще по одному у оставшихся старейшин. От обыкновенных фонариков пользы не оставалось – батареек запасных нет, а имеющиеся разрядились еще в первые три недели. Генераторов по эту сторону Острого Шипа ни у кого не оказалось, а на другую сторону перебраться по-прежнему не представлялось возможным.
Со свода между ветками и досок посыпалась земля. Григорий передвигался на полусогнутых, бережно держа в руках сына. Иногда он цеплял затылком потолок, но при этом лишь покряхтывал, не говоря ни слова.
«Для такого здоровяка хоромы нужно строить, – позлорадствовал Стефан. – А мы ему тут – какое-то подземелье».
Проемы в человеческие обиталища завешивались пленкой, тряпьем или покрывалом, где-то висели одеяла, а кое-где до половины человеческого роста вход перегораживали листы фанеры или спиленная пополам дверь. То была личная инициатива Стефана – после одного случая двухнедельной давности.
Тогда никакого запрета на полноценные двери еще не было. Каждый, как мог, пытался создать из вынужденных каземат хоть какое-то ощущение обособленности – как признавали многие, это помогало им не сойти с ума. Кое-кто даже притаскивал по частям дверь с косяком, а затем в землянке собирал это все и укреплял. Но именно за такой дверью и произошло неприятное происшествие.
Местный бу́харь дед Макар – или как его все называли, Макарушка – забаррикадировался за такой дверью. Сперев общественный цемент и кирпичи, запасшись предварительно водой, Макарушка изнутри за дверью выложил из кирпича стену почти до потолка. Затем, когда ночью все легли спать, он стал поджигать тряпки и бросать их в вентиляционную трубу.
Дым распространился по всему стояку в считанные секунды. А так как Макарушка жил на нижнем этаже, то две верхние землянки сразу оказались задымленными.
Люди из близлежащих землянок почувствовали дым, стали кричать и звать на помощь. Пока соображали, где источник, многие в панике рванулись наружу. (Тогда погибла одна немая старушонка – ее просто затоптали.) Догадавшись, что очаг задымления, скорее всего, находится у Макарушки, мужики пытались выбить его дверь, но за дверью их встретила неприступная стена.
В это время Моро́зиха – бывшая торгашка, заработавшая себе больные ноги – находилась в своей землянке, в аккурат над Макарушкой. Как предполагали, именно из-за нее Макарушка и вытворил подобное, так как уже давно он угрожал ее «выкурить» – все из-за распрей по общей меже, когда они еще жили в своих домах. На эти угрозы никто не обращал внимания, и, как оказалось, зря.
Теперь же эта дама выходила наружу очень редко, где-то раз в неделю – соответственно, и выносила свой ночной горшок с такой же периодичностью. К моменту озорства вышеупомянутого пьяницы вышеупомянутый горшок оказался полон под завязку. И вот в то время, когда стену у Макарушки разбивали кувалдой, Морозиха, задыхаясь от дыма, с криком: «Пожа-ар!», вылила в вентиляцию все свое накопленное.
Когда же стену, наконец, поломали, в нос ударил такой смрадный запах, что пару мужиков вырвало прямо подле Макарушки. Сам же «пиротехник хренов» – как кто-то из мужиков сразу его окрестил – и угорел.
– Поделом засранцу, – сказал тогда Стефан.
А в ту же ночь он вынес на голосование: запретить полноценные двери, допуск в любую землянку теперь не должен быть прегражден чем-то крепким – разве что наполовину; ну, или тряпками. Все старейшины согласились, что обосновавшееся под землей общество требует ежечасного контроля – чтобы вовремя выявить потенциального саботажника. Для этих целей старейшины установили дежурство с двухразовым обходом всех землянок за день.