Прокрутив в голове всю эту информацию, Стефан мимолетом вспомнил, как хоронили Татьяну Морозову, которая так и не пришла в себя – угорела, как и Макарушка. От воспоминаний ему стало тошно.
В отличие от остальных подземных жителей, ее почему-то раздуло – особенно в последнюю неделю. Когда тело мертвой торгашки подтащили к лестнице наружу, оказалась, что вытащить ее не представляется возможным – обложенный кирпичом лаз оказался слишком узким. Такими же оказались и другие проходы.
После долгих пересудов старейшины пришли к общему знаменателю: распилить мертвое тело и по частям вытащить наружу. Все другие варианты: выкопать могилу на нижнем этаже, законсервировать торгашку в ее же землянке, расширить лаз или выкопать новый – большинство не поддержало.
Но тут оказалось, что желающих кромсать человеческую плоть попросту нет. Никто не соглашался это делать – ни за какие привилегии. Потому, как вожак, Стефан вынужден был взять эту миссию на себя.
И он выполнил эту миссию.
Именно после того случая в нем будто что-то переключилось. Или и еще хуже: сломалось. Некогда добряк превратился в бескомпромиссного жестокого лидера – готового, если нужно, взять на себя самую грязную работу. И кого уже нельзя было разжалобить ничем. Или никем.
Потому, когда он увидел Светланку, он не проявил к ней ни симпатии, ни милосердия, ни сочувствия. Лишь сплюнул в бок и сказал: «Ещ-ще одна».
Когда Григорий спустил сына на землю и посветил своим фонариком поверх деревянного щита, Стефан присвистнул.
Бледный луч скользил по пустой кушетке.
– Твою ж-ж мать! – Григорий одним рывком отшвырнул щит в сторону. – Ты мне тут все обоссать решила?
Стефан хмыкнул:
– А ты на что рассчитывал?
Девочка лежала на полу рядом с опрокинутой лампадкой. Во рту у нее был большой палец, который она посмактывала – при этом икая и содрогаясь плечиками.
– Бедная девочка, – сказал стоящий рядом с отцом Олежек. – Она так страдает сейчас.
Григорий и Стефан переглянулись, а вожак сплюнул и процедил:
– Ещ-ще одна! Будто у нас и без нее мало свихнувшихся.
Олежка не по-детски серьезно взглянул на него и так же не по– детски ответил:
– Она не свихнулась, дядя Стефан. Но она очень и очень больна. И эту болезнь ни с чем не сравнить.
Девочка, заслышав голос Олежки, перестала смоктать палец и прислушалась.
Мальчик подошел к ней и обнял ее. Девочка заплакала.
– Вы не причиняйте ей вреда, дядя Стефан. И папа тоже. И… не разлучайте ее с отцом. Он ее ищет. Наверху.
* * *
Оставив сестру хлопотать возле Виктории, Виктор бросился на поиски дочери. Что-то подсказывало ему: начинать нужно с того места, откуда, как ему показалось, за ними следили.
Лес встретил его прохладой. Деревья в утренней дымке выглядели полупрозрачными – словно подретушированными невидимым создателем. Казалось, что стоит протянуть руку, и можно прикоснуться к солнечным лучам, осязать их, прокатать между ладонями, накрутить на пальцы. Пробираясь сквозь гущину лесного массива, солнечное марево завораживало, и в другой раз Виктор непременно насладился бы таким пейзажем. Но только не сегодня.
Растерянно озираясь, он побрел по мокрой траве, вслушиваясь в тишину. В стороне ему мерещились какие-то смутные фигуры, но стоило ему повернуть голову, как все исчезало. Ему вспомнился вчерашний призрак с косой – и он очень четко расслышал звук затачивающегося лезвия. Послышался шорох – в одной из веток ему почудилось то самое косовище.
«Ерунда, – подумал он. – Очередное наваждение. Плевать! Ищи, Сержант!»
И он шел дальше.
Храбриться ему помогала мысль о дочери. Ее украли. И уже этот неоспоримый факт мог выбить почву у любого. А то, что случилось это в таком месте и при таких обстоятельствах, могло скосить даже самого крепкого.
Поэтому, когда он стал разговаривать сам с собой – разными голосами, с разной интонацией и с разными эмоциями, – его настоящего это не удивило. Но напугало до чертиков.
Первым чужим в нем заговорил насмешник. И хуже всего было то, что насмехался он над его же дочкой!
«Света-Света-Света-Света... Ее съели! Всю! без остатка! Остались лишь косточки – да и то их дожирает собака без глаз. Из твоего сна. Не забыл еще?!»
«Наваждение... Просто наваждение...»
«Здесь все наваждение: и ты, и твоя дочь. Да только она ведь не твоя дочь. Ты что, не знаешь?!»
«Как это не моя? Вика не могла так со мной поступить! Она любит меня, я – ее. Нет, это обман, обман!»