– Господи, спаси и сохрани, – сказал Стефан, осеняя себя крестным знамением.
* * *
Виктор спал. Во сне он был пятилетним ребенком и сидел на коленях у отца. Отец гладил его по голове и плакал. И Виктор тоже плакал, потому что у него все болело. В глазах отца он увидел свое отражение – и проснулся от испуга.
Тело продолжало ломить, уже не во сне, а наяву. По затылку словно лупили чугунной сковородкой, а в сломанном носу непрестанно пульсировала боль.
Он лежал на полу в школьном классе. Вокруг царил полумрак, в котором смутно виднелись парты и разбросанные вокруг стулья – окна были забиты досками, но свет все-таки проникал сквозь щели.
«Я сильный! Я смогу все это выдержать».
«Хрена с два – пропадешь!»
«Не пропадешь, тряпка. Вставай, выбирайся, пока не подох!»
«Чертов голос – пугает даже больше, чем стадо «бешеных крыс»! С этими хоть знаешь, что делать!»
Виктор поежился. Хриплый голос из собственной головы, призывающий сейчас выбираться, снова прозвучал неожиданно. Его не получалось контролировать. Этот голос не поддавался объяснению. Виктору стало казаться, что в Кольце в него вселилось что-то плохое, – может, чей-то злой дух. Несколько привидений он уже видел, а вчерашняя атака огненных змей – не что иное, как галлюцинация. Ведь поутру никаких ожогов на теле не было. Привидения, галлюцинации, а тут еще и этот чертов голос! Виктор зажмурился. Все ли так плохо?
«Я выживу. Ведь я сильный. Чем бы ты, говнюк, что у меня внутри, не запугивал!»
На лице его появилась вялая улыбка. Все было не так уж плохо. Вчера Виктору повезло. Когда мужики высвободили его из паласа и втолкнули в темный школьный вестибюль, он почти сразу наткнулся на кусок валяющегося у раздевалки оторванного плинтуса с гвоздем на конце. Раздавая удары наобум, он продрался через вестибюль, полный сумасшедших каннибалов, и забаррикадировался в первом же пустом классе. Это был кабинет физики.
Виктор поднялся и, внутренне охая от боли, направился к окну, намереваясь, разбив стекло, попытаться выбить ногой толстые доски.
И услышал шорох у себя за спиной. Он резко развернулся – парты, которыми он забаррикадировал дверь, отъезжали от нее, потому что дверь открывалась, не в силах устоять перед чьим-то неудержимым напором.
* * *
– Не могу гарантировать, что мои догадки верны, но, думаю, надо попробовать. Отдать Олежку мы всегда успеем…
– И кто же это согласится пойти ночью на кладбище? А, Стефан?
– Ты и пойдешь, Игорь. И ты, Степан. И ты, Карык. Ну… конечно же, и я с вами. Больше доверять нам некому. Может быть, действительно, будет Олежке хоть временная замена…
* * *
Да, это было проклятие. По крайней мере, так считала Мария Серафимова.
И не только она одна. Так считали и ее соседи. И ее мать, и бабка, и прабабка. Вот уже на пяти поколениях женщин их рода лежало самое настоящее проклятие – первенец умирал ровно через сутки после рождения, и никто не мог объяснить причину смерти.
Не миновала эта напасть и Марию, хоть и позвала она незадолго до родов бабку-шептуху. «Никто с этим справиться не сможет, – сказала бабка. – В том какое-то ваше особое предназначение. Все в тумане, но одно вижу четко: ты будешь последней. После тебя черная нить пропадает, детка. Обрывается. Но к тебе одним концом она еще привязана».
Эти слова подтвердились. Новорожденный умер через сутки, продолжив печальную традицию. Пять младенцев – пять разных дат.
Особое предназначение? Может быть.
Этих младенцев не просто хоронили. Их предварительно… заспиртовывали. Вот такая чудовищная традиция этого несчастного рода.
Сумасшествие? Похоже на то. В таком случае, оно зародилось в деревне еще в конце ХIХ века.
Проклятие? Наверное. Сумасшествие было следствием этого проклятия.
Заспиртованных детей хоронили в склепе, сооруженном на лесном кладбище в 1899 году. Вход в него закрывала каменная плита, на которой изображалась плачущая Богородица с младенцем на руках. Плита отодвигалась в сторону, и вниз вели выложенные столетним камнем ступени.
О склепе с младенцами знали все деревенские, рассказы о нем передавались из поколение в поколение. Этим склепом пугали, но никто из посторонних в нем никогда не бывал. Все просто верили, что так покоятся заспиртованные дети.
Верил и Стефан. А в прошлом году вместе с другими убедился в том, что так оно и есть. Убитые горем, Мария и Андрей Серафимовы несли свое заспиртованное дитя в огромной стеклянной бутыли через всю деревню. День и ночь, и половину следующего дня пробыли они внутри склепа. Андрей через полгода разошелся с Марией и уехал из Чернухино. У несчастной Марии еще раньше замечали некоторые отклонения. После же ухода мужа она двинулась умом окончательно. А когда деревня попала в Кольцо, Мария стала «бешеной крысой», самой живучей и самой опасной из теперешних обитателей школы.