Виктор спал и видел во сне дочку. Светланка пела ему на поляне веселую песенку…
* * *
Вячеслав Карыкин вышел к зданию школы с заднего фасада и сразу увидел висящее на флагштоке тело. Подойдя ближе, он снизу вверх посмотрел на лицо несчастной – и тяжело вздохнул. Это была Мария Серафимова.
Обогнув здание и на ходу подобрав обломок красного кирпича, Карыкин поставил бутыль на землю и откупорил ее. Потом, тяжело ступая, подошел к школьному крыльцу и начал выводить на нем буквы, бормоча себе под нос:
– На, жри младенца, тварюга... Надо будет – еще принесем, оттуда же... Там еще есть...
Призрачная женщина держалась в отдалении и наблюдала за ним. Когда Карыкин распрямился и отбросил кирпич, она пролетела над школьным двором, приблизилась к мертвой Марии – и словно растворилась в ее теле.
* * *
Андрей Болдарь уже битый час рассматривал свои ступни. Их ужасный вид просто гипнотизировал его.
Он вдруг словно вновь оказался в комнате этого маленького, но обладающего поистине нечеловеческими способностями мерзавца – и там увидел свою мать. Она укоризненно покачала головой и сказала: «Не надо, Андрюша. Не надо!» – и исчезла в темном коридоре с заколоченными окнами. А оттуда выплыл Федор Марченко, протягивая к нему окровавленные руки...
Он скрипнул зубами и начал неистово растирать ступни. Он бил по ним кулаками, щипал изо всех сил – но все старания почувствовать хоть какую-то боль ни к чему не приводили. Наконец, Андрей попытался подняться с кровати. Однако, едва встав, рухнул на замызганное одеяло.
Он заплакал было от бессилия, но тут же осадил себя:
«Прекрати! Ноги на месте – уже хорошо. Этот негодяй мог вообще без рук без ног оставить. Или без головы. Тренируйся, как Маресьев, учись ходить...»
Сколько для этого понадобится времени, Андрей не знал – но выбора у него не было.
Что ж, по крайней мере, теперь будет понятно, Потрошитель он или нет. А если все-таки первое, тогда придет время – придет обязательно, и пусть побережется это маленькое чудовище!
Он вновь встал с кровати – и сумел-таки сделать шаг...
Андрей еще не знал, что Олежке удастся более-менее «починить» его покалеченные ступни.
* * *
Собственные необычные способности теперь не притягивали, а пугали Олежку. Он боялся снова оказаться в плену собственного дара, который мог погубить и его самого. Но без этого дара он был беззащитен – разве удалось бы ему справиться с пятью мужиками? И кто, кроме него, способен отыскать среди людей-червей Потрошителя и прикончить убийцу?
Однако, мальчик понимал, что не готов, что еще слаб для этого. Последняя работа с ниточками вымотало его и эмоционально, и физически, и теперь он боялся даже самого-самого «сухого стебля» – во всяком случае, именно сейчас. Ему требовалось какое-то время, чтобы прийти в себя, восстановиться. Он не мог пока работать «рентгеном». Сама мысль о том, чтобы копаться в потемках чужих душ, была ему сейчас неприятна – ведь ненароком можно впустить эти души в себя, со всеми пороками и болезнями. Он не должен спешить, но и медлить тоже непозволительно! Ведь именно ему уготована судьба спасителя, и таким он был с самого начала этого ада – спасающим других...
Да, он не уберег отца. Да, он до сих пор не разоблачил Потрошителя. Да, как бы это ни было горько, он позволил себе устроить настоящую пытку Болдарю и компании...
Но мальчик был уверен в том, что научится управлять своим даром, обязательно научится! Он, Олег Вишневский, – особенный, он гораздо ближе других к иному миру, открывающему себя только избранным – да и то кое-кого не пуская дальше порога. Таких избранных можно сосчитать на пальцах.
Однако ставить себя в один ряд с Магометом или Иисусом Христом Олег не решался.
«Может быть, я и не должен был получать этот дар? – думал он. – Может быть, здесь просто открылся какой-то канал, и я оказался в нужном месте совершенно случайно. Может быть, этот канал предназначался для другого человека, для взрослого, опытного. Мне ведь еще и пяти нет!..»
Мальчик закрыл глаза, собираясь с мыслями.
«Ну да, мне нет и пяти, – продолжал рассуждать он. – Но здесь, в этом Кольце, все не по-обычному, не по правилам! Если такое случилось, если Бог это допустил, то нужно ли мне сомневаться в самом себе, считать себя недостойным дара? Я – единственный, кто еще может что-то сделать... И я буду делать! Папа гордился мной... И мама тоже гордилась бы...»
Мальчик попытался представить ее лицо, но у него почему-то ничего не получалось. Он открыл глаза.
Перед ним сидела старая женщина, такая старая, что все, кого он видел здесь, легко сошли бы ей в праправнуки или праправнучки. Олежка постарался рассеять туман в ее глазах, подобных глубоким ущельям, – и это ему удалось. Он искал. Проносились мимо клочья бело-розовых облаков, слышались обрывки неразборчивых фраз, и он то и дело натыкался на новые глаза. Они превращались в брызги волн, разбившихся о причал, заставляя мальчика часто-часто моргать – и по его замурзанным щекам побежали мокрые ручейки. Подавляя желание зажмуриться, Олежка продолжал всматриваться в глаза-ущелья, заполненные сотнями других глаз – черных, карих, серо-голубых, зеленых, изумрудных... И, наконец, нашел. Конечно же, это были именно мамины глаза – истосковавшееся по ласке сердце маленького мальчика незамедлительно дало об этом знать.