Это откровение, наверное, должно было огорчить меня своей жестокой сущностью. Но, как бы ни было сие странным, от подобной мысли меня пронимает не печаль, а необыкновенное возбуждение. И я остро понимаю: вечность начинается именно с таких – порою незаметных, но в действительности значительных – мгновений нашей жизни.
Остается добавить лишь одно: будучи учителем, направленным сюда для кропотливого и упорного труда на ниве просвещения, я искренне и неуемно желаю научиться у здешних обитателей жить так, как живут они, научиться дышать этим воздухом, не захлебываясь в эмоциях, но культивируя их до момента истины, до времени Великого Откровения; а если мне по-настоящему повезет, то кто знает, может быть, именно мне и удастся пролить свет на сокрытую здесь десятилетьями или веками Великую Тайну.
С любовью и грустью,
твой младший брат Михаил.
Март 1899 года».
* * *
Письмо второе
«Мой дорогой и горячо любимый брат!
Как жаль, что ты не можешь вместе со мной наслаждаться жизнью, не можешь пить ее большими глотками в таком чудном месте, как Заячьи Дубровки. Я сейчас необыкновенно счастлив. Счастье живет во мне точно так же, как и я живу в нем. Это сродни некому безумству – но которого желаешь сам. Это похоже на бездну, куда прыгаешь по собственной воле. И, пребывая в таком состоянии своей души, телом я остаюсь все таким же уязвимым, как и любая другая тварь Божия. Хотя, как бы ни было это обстоятельство неутешительным, оно не способно, мой брат, отхватить добрый кусок от ниспосланного мне счастья. Ибо счастье мое так же неуязвимо, как и любое другое истинное чувство, до вершины которого добираются только по-настоящему одержимые люди.
У меня есть любимая работа, приносящая мне пять червонцев в месяц (не так много, но на первое время хватит).
Еще у меня есть свой кров, и хотя я делю жилище с человеком, которого не знаю даже имени (угрюмый, неразговорчивый, почти никогда не появляющийся на люди), для меня это сейчас более, чем достаточно. Но самое главное: у меня есть желание жить, переписывая по-своему кем-то вырванные листы. И какое это счастье, когда мой собственный сценарий оказывается настолько гармоничным с Великой Книгой, что никому и невдомек, что он произносит в данный момент мной придуманный монолог, или спотыкается о выдуманный мной камень, чтобы упасть именно так и тогда, как и когда мне это кажется необходимым.
Ты и раньше считал меня не таким, как все, стараясь вбить в мою голову то, что представлялось тебе правильным. Но потом все твои старания прекратились, ибо ты понял, что я не поддаюсь чужому влиянию, а мои странности – это всего лишь попытка показать другим свой собственный мир, двери в который открыты для всех… Алекша, мой дорогой брат, твоя гордыня мешала тебе переступить порог, откуда начиналось то, что я однажды в себе обнаружил. И потому ты отвернулся от меня. Но ты так и остался для меня братом, которому я готов простить даже такое невежество, ибо твоя гордыня на самом деле лишена извечного качества пороков – лишена способности спрятаться за маской безразличия. Понимая, что внутри твоего сердца еще могут таиться теплые чувства к моей натуре, хочу сказать вот что: я тебя всегда любил, я не перестаю тебя любить и сейчас. И свою книгу, конец которой не могу предсказать даже я, я посвящаю именно тебе.
Verba volant, scripta manent.*
В сноске: *Перевод с латыни: слова улетают, написанное остается.
С любовью,
твой брат Михаил.
Март 1899 года».
* * *
Письмо третье
«В который раз убеждаюсь, Алекша, что человек есть большой невежа, ибо низменным потребностям он уделяет внимание значительно больше, нежели своему духовному развитию. Нас окружают такие сплошь и рядом, и вся беда в том, что подобная заскорузлость наших душ – скорее правило, чем исключение. И зачастую приходится признавать, что ты и сам холуй своей внутренней праздности, и потому кого-то критиковать просто не имеешь права. Но ты все равно критикуешь, и очерняешь, – пусть даже в мыслях или во снах, – ибо таким постыдным образом твое «я» старается вознестись над кем-то другим. Хотя в итоге получается совсем наоборот: ты безвозвратно падаешь – туда, где червь, пожирающий твое доброе начало, уже сидит в обнимку с чертом, у которого находится под мышкой договор, где красным по черному указана цена твоей души, а ниже этой цены – стоит твоя личная подпись…