Совсем скоро он вылез из лодки и был уже в метрах пятидесяти от домика, как услышал телефонный звонок. Он остановился, затем все таки решил идти дальше, однако спустя еще пару метров, еще немного подумав, повернулся и снова пошел по направлению к дому. Он зашел в дом и пошел на звук телефона. Телефон лежал в спальне. Он гремел и дрожал, мигая на дисплее фотографией и именем Камиллы. Тимур, немного подумав, взял трубку:
- Алло... Нет, это не Максим. Это его друг... Не знаю... Он просил передать, что уже, наверное, никогда. Ему очень жаль, но он женатый человек и не может с вами общаться. Тимур посмотрел на трубку - на другом конце положили телефон.
ПРОБИРКИ
ПРОБИРКИ.
Тимур разжал руку. В ней, поблескивая усыпанными по всей окружности камнями, лежало кольцо. Он снова посмотрел на него и положил на полку возле духов и подставки, в которой стояли две пробирки. Теперь в этой подставке осталось лишь одно, последнее отверстие для третьей пробирки. Тимур сел на диван и открыл свой дневник. К нему на колени запрыгнул его любимый кот. Он удобно разместил его у себя на коленях и принялся делать записи, поглаживая нежного электрического зверька: 'Совсем немного времени отделяет меня от того момента, как я смогу проверить эффективность моих предположений по поводу феромонов. В наличии уже два экземпляра. Для точности эксперимента мной было принято решение дождаться третьей симпатии Камиллы'...
АРКА
АРКА.
Прошло несколько месяцев. Серым, уже зимним вечером Тимур сидел на пустынном бульваре и держал в руке книгу стихов Бодлера. Ветер цеплял листья и кружил их в медленном танце. Одетый во все черное Тимур, закрыл книгу и медленно зашагал по бульвару. Ветер нес ему вслед разодранные желтые листья, развивая полы его черного пальто. По небу с бешенной скоростью неслись серые облака. Вокруг почти никого не было. Вот уже который месяц, стоически перенося свои душевные переживания, он топил их в поэзии Бодлера. Сквозь забивавшие его голову мысли, отдельным голосом доносилось одно из его любимых стихотворений:
В мою больную грудь она
Вошла, как острый нож, блистая,
Пуста, прекрасна и сильна,
Как демонов безумных стая.
Она в альков послушный свой
Мой бедный разум превратила;
Меня, как цепью роковой,
Сковала с ней слепая сила.
И как к игре игрок упорный,
Иль горький пьяница к вину,
Как черви к падали тлетворной,
Я к ней, навек проклятой, льну.
Я стал молить: «Лишь ты мне можешь
Вернуть свободу, острый меч;
Ты, вероломный яд, поможешь
Мое бессилие пресечь!»
Но оба дружно: «Будь спокоен!»
С презреньем отвечали мне –
«Ты сам свободы недостоин,
Ты раб по собственной вине!
Когда от страшного кумира
Мы разум твой освободим,
Ты жизнь в холодный труп вампира
Вдохнешь лобзанием своим!»
Тимур прогуливался по своему излюбленному маршруту. По бульвару и 'Тещиному' мосту, мимо Шахского дворца к арке, выходившей на мединститут. Эта арка казалась ему очень необычной. Она не вписывалась не то, что в общий городской ансамбль. Нет, как раз наоборот. Она не вписывалась во время. Во время, когда Тимуру довелось появиться в этом городе. Если смотреть через нее в сторону мединститута, она производила впечатление обыкновенной арки. С противоположной стороны, с той, сквозь которую через нее частично было видно море, казалось, что время в ней остановилось еще пару сотен лет назад. Тимур проходил сквозь нее, поворачивался в сторону моря и долго стоял, созерцая пейзаж перед собой. В эти моменты, каким-то странным образом, течение времени для него замедлялось, а вместе с этим на время уходили из головы ненужные мысли и проблемы, за последние несколько месяцев уже порядком изъевшие его мозг. Внезапно он поймал себя на мысли о том, что, как бы сильно он не пытался, он не мог вспомнить лиц людей, которые стали жертвами его сумасшедшего эксперимента. Два лысых преступника... Никита... Этот, второй... Максим... Нет. Лишь размытые образы. Странно. Ведь он должен был запомнить их до конца своей жизни. Их глаза, в которых постепенно переставала светиться жизнь, их лица, искривленные в предсмертной гримасе, руки, схватившие его за шиворот или рукав, постепенно терявшие свою силу. Почему? Неужели, нет ни совести, ни простого человеческого сострадания? Нет вообще или нет только у меня? Может, я - лишь обычное бездушное дитя нового бездушного поколения без родословной? Это поколение незаметно сформировалось за последние неполные два десятка лет. В борьбе за выживание и обретение все больше и больше растущих потребностей оно теряло ощущение грани между реальным и надреальным, между компьютерной анимацией, спецэффектами и жизнью. Может, он сам, не заметив того, стал лишь частью общей системы, которая втягивала всех вокруг, променявших свои принципы и внедренную с детства систему ценностей на сиюминутные желания и которую он сам уже давно презирал. Что теперь тогда отличало его от тысяч смазливых девочек, готовых на все, чтобы получить парня с богатыми родителями или дорогие сапоги? Другая цель? Любовь? Наименее изведанная сфера человеческих чувств. Кто сказал, что такая цель может оправдать все что угодно? Кто сказал, что это любовь? Может дикое желание обладать? Такое же, как у тех девочек с сапогами? Может это неправильно?