– Это она кочетки посадила.
Молоток второй раз застыл в воздухе над плечом у Будулая.
– Твоя мамка?
– Да. Она и могилку два раза в год, перед Маем и Октябрем, ходит убирать.
Молоток и щипцы задрожали в руках у Будулая, он отложил их в сторону. Непонятная тревога заползла ему в грудь.
– А ты не знаешь, Ваня, почему она это делает?
– Она говорит, что нехорошо одинокую могилку без всякого присмотра оставлять. – И, пугаясь, что в своей откровенности он зашел чересчур далеко, Ваня счел необходимым опять предупредить Будулая: – Только вы, пожалуйста, не проговоритесь ей. Она не хочет, чтобы об этом знали в хуторе. Она говорит, что такими делами нехорошо хвалиться. Не скажете?
– Будь спокоен, Ваня, не скажу.
– Честное комсомольское?
Улыбаясь, Будулай смотрел на него омытыми влагой глазами:
– Что-то, Ваня, я не видел комсомольцев с такой бородой, как у меня.
– Все равно. Я когда мамке рассказываю что-нибудь секретное, она сперва мне всегда комсомольское слово дает.
– Честное комсомольское! – твердо сказал Будулай.
Так вот еще какой могла быть эта женщина, о которой все, едва лишь поселился Будулай в хуторе, стали говорить ему, что у нее невозможный характер. Он и раньше подозревал, что все это не так просто. И Будулай вспоминал то выражение, которое он случайно подсмотрел на лице у Клавдии в лесу. Он не мог тогда обмануться.
– Хорошая, Ваня, у тебя мамка! – заканчивая этот разговор, сказал Будулай и в награду получил исполненный признательности взгляд юноши.
Как всегда, Ваня задержался в кузнице и пришел домой, когда мать уже приехала из-за Дона. С некоторых пор, к немалому удивлению Вани, она не только смирилась с тем, что он целые дни проводит в кузнице, но как будто даже заинтересовалась тем, что он там делает.
И в этот вечер, собрав ему на столе ужин и с улыбкой наблюдая, как он в третий раз подливает себе половником из кастрюли борщ в тарелку, она спросила:
– Что же ты там делаешь, если тебе одному кастрюли борща мало?
Не женское это было дело – допытываться, чем могут заниматься в кузнице мужчины, и Ваня не очень вежливо ответил:
– Что придется. Одним словом, разное.
Продолжая улыбаться, она окинула его взглядом. Он и в самом деле за последнее время повзрослел: видно, ему на пользу эта новая работа. Он раздался в плечах, покрупнел, и под смуглой кожей у него теперь переливались такие же змеи мускулов, как у Царькова.
Ее сын становился мужчиной.
– Скоро тебе мать совсем не будет нужна, – сказала она с невольной грустью. – Уже сейчас у тебя от нее появились секреты.
Он перестал выбирать из тарелки гущу и поднял на нее смущенный взгляд.
– Мама!
Она засмеялась и, подняв вверх указательный палец, поклялась:
– Честное комсомольское!
Тогда, схватываясь горделивым румянцем, он рассказал ей о работе, доверенной ему Будулаем. О железных кованых конях с развевающимися гривами, что с четырех сторон должны будут увенчать решетку ограды. Третьего коня Ваня уже заканчивал, на очереди был четвертый. И потом останется только сделать калитку и еще нечто такое, что Ваня хотел бы сохранить в тайне от Будулая до конца своей работы.
В ответ на молчаливый вопрос матери, взметнувшей брови, он потребовал от нее новой клятвы. Он заметил, что, давая ее, она улыбается какой-то вымученной улыбкой.
Он забеспокоился:
– Что с тобой? Ты не заболела?
– Н-нет… Но мне что-то правда нехорошо. Что-то вдруг в голову ударило. Это я, должно быть, перегрелась сегодня за Доном на солнце.
– А ты, мама, скорей иди ложись. Я у коровы сам почищу и травы ей на ночь брошу.
И она послушно ушла в соседнюю комнату, легла на кровать, отвернувшись лицом к стенке.
Ночью ему почудилось, что она плачет, и он, приподняв от подушки голову, окликнул:
– Мама!
Она не отозвалась. Тогда он решил, что ему приснилось. Иногда, бывает, приснится и такой сон, как будто это ты увидел или услышал наяву.
Утром Ваня спросил у Нюры:
– Ты ночью ничего не слышала?
– Нет. Я вчера как натанцевалась на площадке, так сразу и уснула как убитая. А что?
– Нет, ничего, – ответил Ваня.
Вероятно, ему действительно все это почудилось.
Все же он пришел к выводу, что мать могла расстроиться, узнав от него, как переживает Будулай потерю своей жены, и решил в дальнейшем избегать разговоров с ней на эту тему. Однако, к его удивлению, она сама стала каждый вечер интересоваться, как справляется он с работой, доверенной ему Будулаем, далеко ли еще до конца и удается ли Ване сохранить от Будулая свою тайну. Ей почему-то хотелось знать об этом в мельчайших подробностях: и какой должен быть узор на решетках ограды, и как будет выглядеть калитка, и скоро ли Ваня закончит последнего коня. Волей-неволей Ване приходилось удовлетворять ее любопытство. Он не мог бы сказать, что это было ему неприятно. Ему льстило, что мать вдруг воспылала таким интересом к его работе и разговаривает с ним об этом как с мужчиной.