- Доброе время суток, брательник! Живой еще? - завопил в трубку Гриня.
- Привет, рыжий, - голосом, хриплым от длительного отсутствия необходимости говорить, отозвался Ганя.
- А сам-то, - обиженно ответил брат. - В зеркало посмотрись, Адонис таковский.
- Каковский? - по привычке втягиваясь в перепалку с братом, переспросил Ганя.
- На грубость нарываешься, - буркнул Гриня. - Значит, все еще живой. Ты когда последний раз на улицу выходил, сельдь бочковая? У тебя хоть харч-то в холодильнике е?
Ганя поплелся в кухню, не отрывая трубку от уха, и нехотя заглянул в холодильник.
- Не, - честно ответил он, - полпачки чипсов, тухлая морковина... Но молоко есть, - оптимистически закончил он.
- Тысяча восемьсот затертого года выпуска, - добавил Гриня покровительственно. - Ща, приду, спасу брата от голодной смерти. Сходи продуктов купи, курицу, картошки, а я тебе что-нибудь приготовлю.
Ганя промолчал. Из-за этой все больше берущей над ним власть привычки молчать он неделю назад и вылетел с работы. Неизвестно откуда взявшееся после возвращения из больницы омерзение от окружающей действительности оставило Гане единственную форму существования - молчание. Как оказалось, оно совершенно не ограничивало свободы личности, зато здорово экономило силы. Ганя спокойно, без лишних слов и собеседований, нашел себе по интернету работу - технические переводы, и перечисленной вчера недельной зарплатой остался доволен. Постепенно восстанавливалась подвижность руки, но он пока печатал одной. И, признаться, справлялся неплохо. И даже кое-что уже заказал себе в онлайн-магазинах. А о еде забывал...
Забывал постоянно. Как будто вместе с тягой к общению его покинуло и чувство голода. И теперь о том, что организму требуется новая порция питательных веществ, напоминал не желудок, а младший брат.
Ганя оделся и, вынув из шкафа большую спортивную сумку, вышел из квартиры. Он решил, что лучше разом забить холодильник на месяц-полтора, выдержав единовременную порцию хамства доблестных кассирш супермаркета, чем выслушивать ежедневные Гришкины причитания о пустом холодильнике и полоумных братьях.
Хотя март давно остался позади, коты во дворе старались во всю мочь - из-за помойных контейнеров доносился дикий вой и звуки кошачьей драки. Ганя достал из сумки просроченное молоко, открыл пачку, понюхал и, решив, что кошкам оно вполне сгодиться, двинулся в обход помойки, чтобы осчастливить орущих животных литрой пищи, а заодно прекратить их душераздирающие вопли.
Увидев его, коты брызнули в стороны и притаились за пакетами с мусором. Ганя нагнулся, чтобы поставить молоко на землю, и тут над самой головой услышал кряхтение и сиплый приглушенный писк. Он отскочил и уставился на источник странных звуков - висевшую на заборе рваную плетеную сумку.
Ганя аккуратно снял ее и открыл.
В сумке лежал ребенок.
Потом, уже в квартире, Ганя никак не мог вспомнить, почему притащил подкидыша домой. Постепенно он уверил себя, что просто не видел другого выхода, потому как забыл мобильный и не мог вызвать ментов прямо с помойки, а оставить младенца висеть на заборе в сумке ему не позволила и без того неспокойная совесть.
Ганя выложил крепко спеленатого ребенка на диван и потрогал указательным пальцем красную щеку малыша. Подкидыш запищал осипшим голосом, пеленочный кокон зашевелился, словно большая ситцевая гусеница, и от этого шевеления по квартире пополз недвусмысленный младенческий запашок. Ганя промолчал.
Брезгливо принюхиваясь, он уже взял было телефон, чтобы вызвать милицию, но вид красного сморщенного личика подкидыша заставил его положить трубку.
Даже до приезда участкового с ребенком надо было что-то делать, кормить, поить, вымыть, в конце концов. А для начала придется все-таки добыть беднягу из этих тряпок.
Освобожденный из пеленок, подкидыш завопил пронзительнее и тоньше и замахал скрюченными и тонкими как спички конечностями. В нос Гане ударила вонь, источником которой был до краев загаженный подгузник. Ганя вытащил из аптечки пару стерильных перчаток и, лишь надев их, решился расстегнуть чудовищное сооружение на попе младенца. Чтобы не испачкаться, молодой человек поднял мальца в воздух, положил животом на руку и остолбенел: на худенькой спинке, словно вывихнутые лопатки, торчали голые, покрытые по краю желтым цыплячьим пушком крылышки.
- Вот те и цыпа..., - выдохнул он.
Ганя торопливо поставил чайник и набрал таз теплой воды. В комнате что-то грохнуло, разбилось.
- Лишь бы до компа не добрался, - устало подумал Ганя, пробуя локтем воду. Крикнул в комнату: - Цыпа, мыться будешь?