Отшвырнув монахиню, как тряпку, д’Артаньян побежал. За его спиной грохотал сапожищами Каюзак. Они неслись посреди пропахшей ладаном солнечной тишины, нарушаемой лишь их собственными шагами и истошными воплями монахинь где-то в отдалении, и это было, как во сне, когда тело ничего не весит и можешь творить, что хочешь, и тяжелое предчувствие отчего-то сжало д’Артаньяну сердце…
…когда рыцарь в смятении выбежал из замка…
Охваченный тревогой, он бежал сломя голову, пересекая полосы солнечного света, падавшие из высоких стрельчатых окон по правую сторону коридора.
…с ночного неба снегопадом сыпались…
Он сгоряча налетел на распахнутую дверь, пребольно ушиб плечо, но не ощутил удара. Влетел внутрь.
…белоснежные лепестки лилий…
– Боже милостивый… – прошептал за его спиной Каюзак.
Д’Артаньян упал на колени рядом с Анной, распростертой на щербатом каменном полу, давно не метенном как следует. Ее золотистые волосы разметались по треснутым плитам, неподвижный взгляд синих глаз был устремлен в неизвестные дали, а прекрасное лицо было белоснежным, как мрамор, покрытым крохотными алыми точками…
Гасконец издал звериный вопль. Он понимал все, но принять случившегося не мог, казалось, стоит зажмуриться, потрясти головой – и наваждение спадет, все переменится…
Но текли минуты, а все оставалось, как прежде. Совсем близко, за стеной, стучали копыта, вразнобой хлопали выстрелы и кричали люди, а он стоял на коленях, не в силах шелохнуться, с залитым слезами лицом…
Его вырвал из беспамятства голос Каюзака:
– Д’Артаньян, будьте мужчиной! Там идет бой!
Только тогда гасконец вскочил на ноги, одержимый жаждой убийства и разрушения.
– Да-да! – воскликнул он горячечно. – Конечно же, бой! И месть… Это женщины рыдают над мертвыми, а мужчины за них мстят! Как вы, Каюзак?
– Да пустяки, – проговорил слегка побледневший от потери крови великан. – Больновато, конечно, и голова кружится, но бывало и похуже. Нужно только отдышаться, а то голова чужая…
– Оставайтесь здесь, мы справимся без вас, – быстро сказал д’Артаньян. – Увезите ее отсюда, я не хочу, чтобы она оставалась в этом поганом месте… Тот городок поблизости, как его, Можерон… Увезите ее туда, пусть эти мошенницы и клятый печатник вам помогут, иначе я запалю это гнездо, а их, клянусь богом, перебью…
Как безумный, он бросился вниз, пробежал по двору, выскочил в ворота и обогнул монастырь с запада, несясь вдоль стены.
Головой в кустах лежал покойник в синем плаще, а неподалеку сидел на траве де Вард, прижимая ладонь к левому виску. Меж его пальцами обильно текла кровь, и Рошфор стоял над ним с носовым платком. Здесь же стояли слуги с испуганно-бравыми физиономиями, сжимая мушкеты, от которых остро тянуло тухлой пороховой гарью.
– Этого Планше достал, – сказал Рошфор, кивнув в сторону трупа. – Всадники галопом выскочили из незаметной дверцы… Она ускользнула. Черт побери, ускользнула! Хорошо еще, что за все эти годы так и не научилась метко стрелять из пистолета, де Варду повезло, ему, как мне когда-то, лишь сорвало кожу, и череп не задет… – Он спохватился: – Д’Артаньян, что с…
Взглянув в лицо гасконцу, он замолчал и, медленно подняв руку, перекрестился, шепча:
– Господи, на все твоя воля… но почему должно было случиться именно так?
Планше всхлипнул.
В приливе яростной решимости д’Артаньян вскричал, чувствуя, как высыхают на лице обильные слезы:
– На коней, Рошфор, на коней! Пока мы еще можем что-то сделать!
Глава шестнадцатая
Суд божий
Всадники уже давным-давно не скакали во весь опор – загнанные кони могли идти лишь рысью, да и то время от времени переходя на шаг. Давным-давно отстали Планше и слуга Рошфора, чьи лошади не выдержали гонки. Позади остались с полдюжины маленьких городков на ведущей в Кале дороге – Мортевиль и Жассе, Вольвер и Нольбье…
Даже теперь д’Артаньян опережал Рошфора на два-три корпуса. Несмотря на многочасовую скачку, он не чувствовал ни тени усталости – сила, гнавшая его вперед и вперед, превозмогла все…
Увы, Констанция их опережала. Лошади д’Артаньяна и Рошфора тоже отдохнули за ночь – но они провели эту ночь в лесу, подкрепившись лишь травой, а вороной клейменой простоял в уютной конюшне, и утром ему успели задать овса…
И все же дела их были не безнадежны. Вороной не мог промчаться без остановки до Ла-Манша – а со следа они не сбились. Где бы они ни проезжали, везде им сообщали о всаднике в мушкетерском плаще, очертя голову пронесшемся не так давно… совсем недавно… вот-вот… за четверть часика до ваших милостей… и не пронесшемся уже, а прошедшем рысью… отдохнувшем у этого самого дерева самую чуточку… всадник спрашивал, можно ли купить тут коня… сказать по правде, сударь, он больше походил на переодетую женщину… да, голосок определенно женский… вот только что проехал здесь, сударь, вороной весь в мыле, не на шутку притомился… шатался вороной, вот-вот с ног грянется…
– Стойте! – воскликнул д’Артаньян, натянув поводья, и его конь шарахнулся, храпя.
На обочине лежал вороной – вытянув шею, оскалив зубы, уже бездыханный.
– Похоже, ей пришлось идти дальше пешком… – ощерясь по-звериному, продолжил гасконец. – Вон там виднеются дома…
– Это Грамартен, – сказал Рошфор, выплевывая пыль. – Городок совсем маленький, лошадей на продажу там вряд ли сыщешь… а вот гостиница, мне помнится, есть… Вперед, д’Артаньян, вперед! Черт, мой конь решительно отказывается сделать хоть шаг…
– Мой тоже.
– Привяжите к дереву! – Подавая пример, Рошфор спрыгнул с седла и торопливо обмотал поводья своего коня вокруг ветки. – Пусть отдохнут, можно добежать и пешком!
Они кинулись к Грамартену, до которого было не более четверти лье. Первого же встречного, попавшегося им на пути, Рошфор беззастенчиво сграбастал за воротник и проговорил, запыхавшись:
– Не проходил ли тут королевский мушкетер?
Прохожий, судя по виду, обыкновенный горожанин, к тому же не отмеченный печатью особого ума, пожал плечами:
– Это вы про кого, милсдарь? Проходили тут всякие, но ни одного с мушкетом… Чего не было, так это мушкета…
С превеликим терпением Рошфор продолжал:
– На нем должен быть синий плащ с крестом и лилиями… Короткий такой, спереди и сзади – кресты с лилиями…
– Чего-то было похожее, – сказал провинциал, старательно почесывая в затылке. – Только плащ на нем был почти что и не синий, пропылился насквозь. А шитье, верно вы говорите, вроде креста с лилиями… Если вы его имеете в виду, так он проходил. Дал мне монету и спросил насчет продажных лошадей. Юнец совсем, голосок звонкий, чисто женский. Ну, я ему сказал чистую правду: продажных девок у нас с полдюжины сыщется, потому что живем поблизости от большой дороги и в них частенько бывает нужда у господ проезжающих, а вот продажных лошадей на данный момент не имеется… Тогда юнец порасспрошал, как ему пройти к гостинице, я подробно объяснил – за пистоль-то как не услужить со всем прилежанием? Он и пошел прямиком в «Корону Франции»…
– Где это?
Горожанин замялся, явно рассчитывая заработать и на этих путниках, но Рошфор яростно встряхнул его, крикнув:
– Служба кардинала!
– Так бы и сказали, милсдарь… – Местный житель мгновенно стал прикидывать, куда бы ему скрыться от сложностей большого мира, столь неожиданно обрушившихся и на эту глушь. – Пойдете вон туда, где свиньи в пыли валяются, повернете налево мимо вывески бочара – вон там бочка на ней нарисована – и через сотню шагов упретесь прямехонько в «Корону Франции»… Милсдарь, у нас тут не предвидится никакой войны? Чтоб успеть убежать чтоб…
Не ответив, они пустились в указанном направлении. Оказалось, местный тугодум не соврал и направил их прямехонько в гостиницу.
Имея дело с одним-единственным противником, опасным главным образом не оружием, а тем, что подсыпает в питье, не следовало тратить время на долгий осмотр и разведку. Они вошли в гостиницу, не отряхнувшись от пыли, и, едва хозяин заспешил навстречу с приторной профессиональной улыбкой, Рошфор, ухватив его за горло, загнал в угол, сказал тихо, но внушительно: