Но Стас даже не взглянул на Царя, глаз не отводя от внимательно изучавшей его блондинки. Значит, про нападавших зверей ей было известно. Интересно-интересно… Что здесь, в этой деревне, чёрт возьми, такое происходит?
- Идём. – наконец, согласился Стас.
- Ну, слава богу… - пробурчала Катька, первой срываясь с места в сторону леса. – Сразу бы так…
***
«Избушка на курьих ножках», как мысленно прозвал Стас сие сооружение, действительно находилась в лесу, и оказалась заброшенным домиком лесника. Он часто бывал здесь в детстве и помнил седого и косматого дядь Гришу, что сам был огромен и нелюдим как тот медведь, которым в детстве пугали их бабки да няньки. Собственно, на этого медведя они и ходили в лес посмотреть с пацанами, но заблудились, а после наткнулись на лесника – дядь Гришу, который оказался не таким уж и страшным, и даже угостил их земляникой, собранной для личных нужд и проводил обратно к деревне.
Ох и трёпку им тогда дали! Уши неделю горели, а на задницу лучше было просто не садиться, чтобы не провоцировать ещё не зажившие раны от ремня.
Когда страсти с их неудачной вылазкой в лес немного улеглись, взрослые объяснили, что никакого медведя в лесу у них нет. Но это не значит, что и другой опасности там быть не может. Вот, хотя бы, заблудиться – раз плюнуть. И если бы не лесник дядь Гриша, возможно канули бы они с ребятами в лесу, и поминай как звали.
Сейчас Стас думал лишь о том, что жизнь его так ничему и не научила. Вот он опять шёл в лес, по известному маршруту, к давно осиротевшему домику старого лесника, и даже не подозревал, о чём будет предстоящий разговор с представителями местной молодёжи.
Хотя Катька явно была не из местных. Красивая, чертовка, хитрая. Интригами от неё за версту тянуло, ну лиса, ей-богу! Вот только что всё это значило, он понять не мог. Зачем он понадобился этой компашке. Почему – он?
Но вот они добрались до места назначения и вошли в дом. Он, Катя и Мишка – остальные три остались за дверями. Хм. Интересно.
- Располагайся. – любезно предложила блондиночка, подходя к старенькому зеркалу, чтобы стереть с лица остатки… крови. Да, Стас не ошибся, это была всё-таки кровь. – Ты должен узнать кое-что о себе, новенький.
- Новенький? – усмехнулся Север. Происходящее всё больше напоминало ему театр или психбольницу. Или театр в психбольнице. – И где же «старенький»?
- А «старенький» мёртв. – на полном серьёзе сообщила Катерина. – Видишь ли, так происходит всегда: когда кто-то из наших погибает, его место занимает другой, новоприбывший. И на этот раз это ты…
- Подожди-подожди… - притормозил её Стас, лишь мельком скосив глаза на Царя – издеваются, что ли? – А «наши» – это кто?
- А «наши» – это оборотни. – голос Катьки даже не дрогнул, а на лице не проскользнуло и тени улыбки. – И ты, Стасик, один из нас. Прими мои искренние сожаления…
***
- Елисей, спаси, помоги! Родной мой, единственный, желанный!
Зоя стояла в проёме двери, бледная, в разорванной на груди рубахе, чёрные волосы взлохмачены, глаза горят неестественным блеском, будто и нет их, глаз-то, а вместо них жёлтые огни, что витают над кладбищем ночью, в кромешной темноте.
- Задыхаюсь, умираю…
Елисей вскочил на кровати ночью – никого. Тишина, лишь сопение Любаши под боком – вот уж кого совесть не грызла, не изводила. Спит себе спокойно и бровью не ведёт. Да во сне улыбается. Избавилась от соперницы, получила, что хотела.
Он лишь сейчас это понял, и клял себя, на чём свет стоит, да поздно. Просветление в ту же ночь пришло, как протрезвел, хотя и пьяным-то не был. Бросился он в лес, к могиле свежей своей возлюбленной, да деревенские бабы шум что куры подняли, мужики на перехват пошли. Изловили, силком в деревню утащили.
А он… третью ночь в кошмарах, и поделом. Сгубил он свою Зою, отдал под самосуд, дурак, а теперь сам страдал. И с тем ненависть к Любаше всё боле со дна души поднималась…
Вот и сейчас очередной кошмар приснился. А ему всё чудилось – наяву. Пот градом, тело аж трясёт – не удержать, во рту сухо и жар в руках и ногах. Плохо аж жуть.
- Любаша… - позвал он, но та не просыпалась. Не слышала его тихий голос.
Лёг на подушку, повернул голову – Зоя уж тут. Лежит, в глаза заглядывает, руки с окровавленными пальцами к лицу тянет. Провела по щеке, след оставила кровавый. А кровь-то ледяная, густая, стылая.