Фабрицио одарил девушку удовлетворенной улыбочкой.
Хостесс посмотрела на часы:
– Уже очень поздно. Вас наверняка заждались. Езжайте, езжайте, прошу вас. – Она ткнула вышибалу и, когда Фабрицио проезжал мимо, крикнула ему вслед: – Подпишете мне потом книгу?
Чиба оставил “веспу” на парковке и направился к вилле легкой походкой бегуна на средние дистанции.
Фотограф, до сих пор маскировавшийся в тени лавровой изгороди, показался на аллее и побежал ему навстречу:
– Фабрицио! Фабрицио, ты меня помнишь? – Он догнал писателя. – Мы как-то ужинали в Милане в той остерии… “Общество мореходов”… Я тебя пригласил в свое даммузо на Пантеллерии, и ты сказал, что, может, и приедешь…
Писатель поднял бровь и изучающе поглядел на облезлого стилягу, со всех сторон обвешанного фотоаппаратами:
– Конечно помню, дружище… – Чиба понятия не имел, что это за тип. – Только сейчас поздно, извини. В другой раз. Меня ждут…
Фотограф не отставал:
– Слушай, Фабрицио, пока я чистил зубы, мне пришла в голову гениальная мысль: щелкнуть тебя пару раз на незаконной свалке…
Редактор “Мартинелли” Леопольдо Малагó и руководитель пресс-службы Мария Летиция Каллигари уже поджидали Чибу в дверях виллы Малапарте, поторапливая его жестами.
Фотограф, с пятнадцатью кило аппаратуры на шее, с трудом поспевал за ним, но не сдавался:
– Необычная… сильная вещь… Горы мусора, крысы, чайки… Понимаешь? Пятничный выпуск “Репубблики”…
– В другой раз, извини. – И Чиба сделал последний рывок к тем двоим.
Фотограф, обессилев, остановился, схватившись за селезенку:
– Я могу позвонить тебе на днях?
Писатель не удостоил его ответа.
– Фабрицио, ты в своем духе… Индиец уже час как здесь. Этот зануда Тремальи хотел начать без тебя. – Малаго подталкивал Чибу в сторону зала, а Каллигари тем временем заправляла ему рубашку в штаны, бормоча:
– Господи, как ты одет! Вид как у оборванца. Зал битком набит. Даже мэр тут. Застегни ширинку.
Фабрицио Чибе был уже сорок один год, но он для всех был “молодым писателем”. Этот эпитет, регулярно повторяющийся в печати и других массмедиа, оказывал чудотворное действие на его внешность. Фабрицио нельзя было дать больше тридцати пяти. Худой и подтянутый без всяких спортзалов. Напивался каждый вечер, но живот оставался плоским как доска.
Полная противоположность своего редактора, Леопольдо Малаго по прозвищу Лео. Малаго было тридцать пять лет, а выглядел он самое меньшее на десять лет старше. Волосы он растерял в юные годы, череп покрывал тонкий пушок. Позвоночный столб искривился, переняв очертания спинки кресла от Филиппа Старка, в котором Лео проводил по десять часов в день. Щеки сделались дряблыми и скорбными складками нависали над тройным подбородком. Бороде, которую он себе отрастил, не хватало густоты, чтобы скрыть от глаз эту бугристую область. Пузо круглилось, словно накачанное насосом. “Мартинелли” не считалось с расходами в том, что касалось питания своих редакторов. Благодаря особой кредитной карте они могли под видом деловых обедов для писателей, бумагомарателей, поэтов и журналистов производить опустошительные набеги на самые шикарные рестораны. В результате такой политики редакторы “Мартинелли” представляли собой сборище ожиревших гурманов, в венах которых молекулы холестерола плавали целыми звездными скоплениями. В общем, Лео, несмотря на изящные очки в черепаховой оправе и бороду, делавшие его похожим на нью-йоркского сефарда, и на мягкие костюмы болотного цвета, в любовных делах приходилось рассчитывать скорее на свою должность, отсутствие предрассудков и твердолобую настойчивость. Другое дело женщины в “Мартинелли”. Они приходили в издательство невзрачными секретаршами и за годы на боевом посту непрерывно совершенствовали свои прелести благодаря огромным вложениям в их внешность. В пятьдесят лет, особенно на ответственных должностях, они становились лощеными красотками без возраста, показательный пример чего как раз являла собой Мария Летиция Каллигари. Никто не знал, сколько ей лет. Кто говорил, что ей шестьдесят, но она хорошо сохранилась, а кто – что тридцать, но она кажется старше своих лет. У нее никогда не было с собой документов. Злые языки утверждали, что она не водит машину, чтобы не носить права в сумочке. До Шенгенского соглашения на Франкфуртскую книжную ярмарку она ездила одна, чтобы никто не мог подглядеть ее паспорт. Но однажды она все-таки допустила оплошность. Как-то вечером на Туринском книжном салоне она проговорилась, что была знакома с Чезаре Павезе[2].