Ответом мне было дружное «к черту!».
Ради марок я пошел на должностное преступление, которое вполне могло стоить мне погон и даже свободы. Я сам не знал, зачем это сделал — скорее всего, вспомнил все перестроечные байки про то, как мучились советские командировочные, получавшие сущие копейки в качестве суточных. Или сущие центы с пфеннигами, поскольку речь шла об иностранной валюте.
В принципе, советские «туристы» уже отработали множество методов относительно честного приработка во время пребывания в капиталистическом мире. Тот же Макс тащил в чемодане банки с черной икрой и мешочек матрешек — товары, которые легко можно было превратить в денежные знаки страны пребывания. Ещё у него был с собой своеобразный набор юного туриста, глядя на который мне, человеку из будущего, хотелось смеяться, хотя это был смех сквозь слезы. Все эти банки с консервами, пакетики супа, пачка чая, сахар и кипятильник с жестяной кружкой позволяли питаться прямо в гостинице, не тратя драгоценную валюту на какую-то еду. Впрочем, за Макса можно было не волноваться– он был человеком предприимчивым, язык знал неплохо, так что ни за что не пропал бы в этом Мюнхене, который через неделю в очередной раз прогремит на весь мир. Да и наши тяжеловесы уже поездили по миру, так что порядки знали хорошо и вертеться тоже умели.
Но двести марок ФРГ наличными — это всегда двести марок. Я за них отдал двести пятьдесят рублей, правда, не какому-то неизвестному спекулянту, а своему коллеге, даже подчиненному. Его звали Валентином, и мы были знакомы меньше месяца, но я решил рискнуть. Всё прошло нормально, и я почему-то был уверен, что себе Валентин из тех двухсот пятидесяти рублей не взял ни копейки.
Валентин в мою следственную группу попал из-за Якобсона. Ему было около сорока лет, он начинал службу ещё при Сталине, а когда структура Комитета окончательно оформилась, то оказался во Втором Главном управлении — контрразведке, где числился по отделу, который приглядывал за приехавшими в СССР иностранцами. Но в 1964-м, когда главу ВГУ Олега Грибанова выкинули из Конторы после побега на Запад одного из подчиненных, в опалу попал и Валентин, который считался кем-то вроде протеже своего начальника. На мой взгляд, то дело яйца выеденного не стоило, но при Хрущеве подобные перегибы случались сплошь и рядом. Грибанов подался в писатели, а Валентин оказался в отделе, который занимался контрабандой и незаконными валютными операциями. [2]
Отдел этот был не слишком перспективным для тех, кто намеревался сделать у нас карьеру. Единственный его громкий успех случился в начале 1960-х, когда был разоблачен «валютный король» Ян Рокотов и его подельники; впрочем, сами комитетчики тогда смогли нарыть на этих ребят не слишком много материала, так что те получили всего по семь лет строгого режима. В общем, сработали на «троечку», и лишь вмешательство Хрущева заставило «дело Рокотова» прогреметь на весь мир. С тех пор сотрудники отдела, можно сказать, почивали на лаврах, ловили спекулянтов и валютчиков, но по мелочи, никого не расстреливали, и вообще их было плохо заметно на общем фоне. Тот же Якобсон, если обвинять его только в валютных делах, мог выйти на свободу лет через пять. Я смутно помнил, что какие-то артисты, которые как раз попали под валютную 88-ю статью, всего лишь поломали карьеру, но отсидели не очень много. [3]
Но при этом сложилась определенная традиция — если в каком-то деле всплывали валюта и золото, то этот отдел подключался к расследованию автоматически, даже помимо желания его начальника. Правда, именно сейчас, летом 1972 года, отдел был загружен по самую макушку — в Грузии шла масштабная чистка цеховиков, которая дотягивалась и до первого секретаря ЦК Компартии Грузии Василия Мжаванадзе. Тот был близким другом Брежнева, так что вся следственная бригада — больше похожая на усиленную следственную дивизию — носилась с задницей в мыле, пытаясь уцелеть среди множественных огней. С их точки зрения мелкий московский диссидент Якобсон вовсе не заслужил их внимания, но нарушить собственные инструкции они не могли, так что спихнули мне своего «варяга».
С Валентином мы о его ссылке не говорили, но он, в принципе, пришелся мне по душе. Опыт у него был серьезный — всё же двадцать лет в органах, — а перипетии в карьере, кажется, его не сломали. Даже к тому, что у него на плечах всё ещё были майорские погоны — выше на уровне одного из отделений даже в ВГУ прыгнуть невозможно, — он относился с легким юмором, как и к моему быстрому росту в званиях. Насколько я понял его характер, он считал своё положение временным и надеялся снова оказаться в общей обойме. В принципе, диссидентское дело могло стать для него поводом вернуться к настоящим делам, если мы не облажаемся. Правда, я не был уверен, что найденная у Якобсона валюта что-то нам даст — добавит пункт обвинения и всё. За валюту после Рокотова так никого и не расстреляли — а у этого диссидентского деятеля и тысячи марок не набралось.