Вообще-то, когда я запросил арест Якобсона, меня не понял даже полковник Денисов. Я подозревал, что и Бардин решил уйти из группы после этого моего волюнтаристского решения, но на это мне было, честно говоря, наплевать. Как я и думал, ему быстро нашли замену — пожилого майора с огромным опытом за плечами, который вполне умел допрашивать подозреваемых и оформлять протоколы. У этого майора не было стремления занять должность руководителя следственного отдела, он был крепким середняком без особых амбиций и никаких родственных чувств к диссидентам не испытывал. В общем, я был более чем доволен.
С начальством пришлось чуть сложнее, но мне удалось доказать, что Якобсон на свободе и Якобсон в СИЗО — это два разных Якобсона, и второй нам более выгоден. Денисов в итоге принял мою сторону, как-то убедил уже наших кураторов из центрального управления, так что с оформлением задержания проблем не возникло. Ну а когда у Якобсона дома нашли запрещенную литературу и валюту, все вопросы отпали.
Вот только сам Тоша буквально замкнулся, на допросах больше молчал или пытался рассуждать о поэзии. Про тысячу марок он всё же вынужден был рассказать, но это была стандартная байка, в которую не верил и он сам: мол, нашел на улице, собирался сдавать доблестной милиции, но не успел из-за вызова в Комитет, а потому он ни в чем не виноват. Вопрос, почему эти марки в полиэтиленовом пакете были приклеены скотчем к крышке унитазного бачка, повис в воздухе. В общем, мы с этим Якобсоном оказались в тупике, из которого нас и должен был вывести Валентин.
На самом деле я на него особо не рассчитывал, помня о том, что лучшие силы валютного отдела брошены на Грузию. Но мне нужен был кто-то, кто будет хотя бы симулировать бурную деятельность и подписывать нужные нам бумаги. Правда, Валентин сразу предложил устроить массовый опрос среди известных в Москве валютчиков — пусть те анонимно расскажут, имели ли они дело с Якобсоном или же нет. Работа даже на первый взгляд выглядела масштабной, быстрых результатов я от неё не ждал, но добро дал — хуже от этого не будет, а лучше — вполне может. Ну а единственным зримым результатом нашего сотрудничества пока были те самые двести марок, которые я отдал Максу. И что любопытно — Валентин сам предложил помощь, когда узнал, что мой приятель едет в Германию. Я какое-то время сомневался — это вполне могла быть подстава, — но взвесил все «за» и «против» и согласился на эту авантюру.
— Оля, пошли, — я тронул девушку за локоть, когда Макс, махнув рукой на прощание, вышел через дверь на взлетное поле, где нашу делегацию ждал самолет.
Это было какое-то служебное помещение, куда мы с Ольгой смогли попасть с помощью одного из заместителей Бобкова, который был хорошо знаком с начальником местных пограничников. Конечно, он бы не стал суетиться по собственной инициативе, но сам Бобков оказался очень добрым руководителем. Когда я пришел отпрашиваться — Макс вылетал в четверг, в самый разгар рабочего дня, — мой новый начальник обстоятельно расспросил меня о причине, проникся, сделал звонок своему первому заместителю Сергею Матвеевичу Серегину, который без лишних вопросов объяснил, к кому нужно обратиться в «Шереметьево» и проделал подготовительную работу. Всё сработало идеально, так что мы смогли проводить Макса чуть ли не до трапа самолета, отлетающего в Мюнхен.
Ольга с трудом оторвала взгляд от летного поля и стоящих на нем самолетов «Ил» и «Ту» и повернулась ко мне.
— Да, конечно, Вить… пойдем, — сказала она. — Просто я волнуюсь. Всё же нормально будет?
— Конечно, — ответил я, хотя и сам сильно волновался.
В той истории, которую я знал, никто из членов советской делегации в теракте не пострадал, они обитали достаточно далеко от места происшествия. Но мои действия могли повлиять на что угодно — например, я не знал, должен ли был ехать в Мюнхен Макс, которого послали лишь потому, что он моими стараниями получил внеочередное звание. Вернее, не только моими, но и своими, но хрен редьки не слаще. В общем, я уже ни в чем уверен не был и переживал за приятеля, лишь надеясь на то, что его поездка закончится благополучно.