[3] Ванесса Редгрейв, если кому интересно.
Глава 9
«Очень честный парень»
Понедельник уже лет пять начинался не в субботу, а в пятницу — шестидневную рабочую неделю сменила обычная пятидневка. Поэтому в управлении было пустовато, хотя дежурные и охрана находились на положенных местах и смотрели на меня, как на идиота. Но я старался не обращать на их взгляды внимания, а спокойно добрался до своего кабинета, где смог воспользоваться машинкой и перепечатать вчерашний черновик. Я даже зарегистрировал его в первом отделе, после чего отправился к начальству.
Бобков уже был на месте. Он сидел на своем кресле и смотрел на меня так, словно я украл подарок, который ему преподнесли на день рождения, и категорически отказывался его возвращать. Мой рапорт он прочитал, но там и читать-то было нечего — три абзаца по паре предложений в каждом, которых мне хватило, чтобы очень кратко, но по существу, изложить собственное видение того, что произошло вчера в театре на Таганке.
Моя версия событий выглядела очень травоядно. Да, мы с Валентином заехали в театр, но по моей просьбе; он напросился со мной лишь потому, что ни разу там не был и хотел посмотреть. Нет, бить Высоцкого я не планировал и не бил, до рукоприкладства дело вообще не дошло, я лишь хотел вежливо попросить его не приставать к моей жене. Да, вежливо не получилось, но Высоцкий сам в этом виноват — видимо, нарушил какой-то из запретов Юрия Петровича Любимова, какой именно — не знаю, это лишь предположение. Нет, сразу после общения с Высоцким мы с Валентином покинули театр и больше туда не возвращались, и что там происходило после нас — не в курсе.
Сейчас этот рапорт лежал в стороне, но так, чтобы я не смог его быстро схватить и, допустим, сожрать. Мне почему-то казалось, что Бобков всерьез опасается именно такого развития ситуации. Он пока никаких вопросов мне не задавал, ну и я мудро хранил молчание, дожидаясь, когда начальство сделает первый ход.
— Вот именно так всё и было? — Бобков подвинул листок с рапортом так, чтобы он находился у него перед глазами, но сам смотрел на меня.
— Именно так, товарищ генерал, — подтвердил я.
— Товарищ генерал? — деланно удивился он. — Раньше ты называл меня по имени-отчеству.
— Ситуация иная, товарищ генерал, — не сдавался я.
— И чем же она отличается от того, что было раньше?
— Мы с вами общаемся официально, товарищ генерал. Вас устраивает мой рапорт или мне нужно его как-то дополнить?
Бобков тяжело вздохнул.
— Дополнить… в первую очередь вы, Виктор, не должны были допускать, чтобы возникла необходимость в написании этого рапорта, — наставительно произнес он. — И во вторую очередь — тоже. Не допускать! И в третью, и в четвертую. Ну а сейчас… чем ты хочешь его дополнить?
— Чем прикажете, товарищ генерал! — четко ответил я.
Самым сложным в этот момент было не улыбнуться.
— Виктор! С каких пор ты стал таким солдафоном? В твоей характеристике ни о чем подобном даже не упоминается! Неужели те, кто их тебе давал, могли ошибиться?
— Не могу знать, товарищ…
— Прекрати! — Бобков резко стукнул ладонью по столу, и я благоразумно заткнулся.
Доводить начальство до каления нужно в определенной степени, не переступая той грани, за которой оно превращается в разъяренных зверей.
С минуту мы смотрели друг на друга.
— Начнем с начала, Виктор, — спокойным тоном сказал он. — И без «товарищей генералов», будь так любезен.
— Так точно, Филипп Денисович, — послушно согласился я.
И заслужил ещё один взгляд, который намекал, что я всё ещё нахожусь под подозрением в краже подарка.
— Так-то лучше, — сказал Бобков. — Итак, что мы имеем? А имеем мы следующее. На тебя поступила жалоба в ЦК КПСС. В этой жалобе сказано, что два сотрудника Комитета государственной безопасности ворвались в помещение московского театра драмы и комедии, сорвали репетицию, нанесли множественные побои одному из ведущих артистов труппы, то есть Владимиру Семеновичу Высоцкому. Напоследок эти сотрудники повалили вышеупомянутого Высоцкого на пол и били его ногами, из-за чего вышеупомянутый Высоцкий обратился в больницу, где врачи подтвердили временную нетрудоспособность артиста, из-за чего премьерный спектакль сезона 1972−73 годов оказался под угрозой срыва. Это я цитирую, если что. По памяти, но на память я ещё не жаловался. И вот теперь я получаю твою писульку, которую ты по какому-то недоразумению называешь рапортом, где нет ни побоев, нанесенных артисту Высоцкому, и ни словом не упомянуто пинание артиста Высоцкого ногами. И как я должен это понимать?