— Понимаете, Виктор, при нас ничего подобного в Украинской ССР не было и быть не могло, — сказал он. — То, что ты мне рассказал, называется одним словом — бандеровщина… надеюсь, ты помнишь, как этого Степана Бандеру убил наш агент в пятьдесят девятом?
— Да, помню.
— Его бы, конечно, надо было раньше придавить, но что-то постоянно мешало, его ликвидацию ещё при Хозяине обсуждали, но тогда не решились — это же ухудшение отношений с капиталистами, а у нас такие надежды были на сотрудничество… Так что с Бандерой мы опоздали, а бандеровцы… большинство всё-таки в земле, но кто-то и в лагерях оказался. Их-то Никитка и решил простить… знаешь, почему?
Я помотал головой. В будущем об этой амнистии говорили как о свидетельстве глупости Хрущева, но я и тогда удивлялся — неужели в руководстве СССР не нашлось никого, кто бы помог Первому секретарю ЦК понять всю глубину его глубин?
— Не знаешь, — с удовлетворением констатировал Маленков. — И никто не знает, потому что сейчас про это говорить не любят. А стране тогда нужно было где-то купить хлеб… много-много хлеба. Начались переговоры, в том числе и с Канадой, говорили через западных немцев, мы тогда пытались подружиться с Аденауэром. И, думаю, его попросили, в Канаде очень много эмигрантов украинских живет, в том числе и бандеровцев бывших, хотя их бывших не бывает. Вот и пошли в пятьдесят пятом на ту амнистию, ещё и Крым передали в Украинскую ССР. Правда, с хлебом тогда сами справились — целину начали осваивать, первые годы там урожай хороший был. Но останавливать амнистию и возвращать Крым в РСФСР уже не стали. И правильно сделали, к шестидесятым целина уже не помогала, пришлось снова на поклон к капиталистам идти. Вот и всё, никаких тайных замыслов, всего лишь хлеб для всей страны. А они теперь, похоже, решили изнутри партии зайти… что ж, по схронам не всем нравится сидеть, лучше уж в кабинете. Так что мой ответ на твой вопрос прежним останется — надо туда завозить советских граждан, а не советских спроваживать подальше. Хоть в ту же Канаду. [1]
На обратном пути я даже радовался, что электричка шла неспешно, подолгу собирая пассажиров на каждой остановке. Время у меня было, а вот обдумать сказанное Маленковым и, главное, хотя бы в первом приближении прикинуть, что включать в отчет, а что оставить за кадром, мне было необходимо.
Он меня провожал в хорошем настроении, даже пошутил, что зря вывалил на меня всю правду о старом времени. Но уже на улице тихо предупредил, что если его начнут спрашивать о моём визите, то расскажет всё, никаких умолчаний не будет. Это было честно; Молотов о таком не говорил, а я не знал, интересует ли кто их мнением о разных вопросах — например, о тех, что задают много возомнившие о себе сотрудники КГБ. Я лишь хотел надеяться, что к Молотову и Маленкову не ходят раз в неделю некие проверяющие, которым они вынуждены выкладывать всё без утайки, если хотят сохранить прежний уровень жизни. Впрочем, лет пять назад этого точно не было — иначе Семичастный не стал бы посылать меня к этим деятелям; ну а за прошедшие годы Комитет не стал лучше, он даже, скорее, чуть ухудшился. Так что, наверное, мне ничего не грозило, а Маленков предупреждал меня лишь по привычке, оставшейся с каких-то давних времен.
В принципе, если Маленков был прав, и те самые бандеровцы решили вести свою работу внутри КПУ, это многое объясняло — например, широкое распространение идеи о том, что вне СССР Украине было бы лучше. Если эта идея внедряется в сознание масс уже лет десять, то понятно, откуда росли ноги у всех событий конца восьмидесятых. Сейчас, наверное, подавить ростки будущего массового недовольства ещё возможно — если, конечно, действовать со всей решительностью и теми самыми сталинскими методами, которых моё начальство боялось, как огня.
И вообще мне нужны были единомышленники. Я устал быть волком-одиночкой. Мне хотелось, чтобы меня со всех сторон прикрывали люди, которые разделяли мои идеи, чтобы кто-то мог продолжать борьбу с разложением, если со мной что-то случится… Но в этом случае я оказывался в тупике. Я не мог открыться даже Максу без риска попасть под статью об измене — со мной-то точно церемониться не будут, я же не диссидент, а всего лишь майор госбезопасности. С такими не цацкаются, а бьют наотмашь при малейшем промахе. Это в будущем мне почти ничего не грозило — ну уволят, ну лишат выслуги. А сейчас… сейчас увольнение ещё надо заслужить.