И ничего не поменялось. Не грянул гром с ясного неба, не вострубила труба, и ничей голос не возвестил мне новые заповеди. Даже в голове не прояснилось — в ней так и болтались ошметки казенных фраз, которыми я заполнял казенные бумаги.
Но я вдруг понял, что мне нужно сделать. Я должен заполнить ту пустоту, которая образовалась в истории России, когда из неё убрали Сталина. Правда, я не знал, как именно это можно провернуть, но чувствовал, что без этого мы не сможем справиться ни с тлетворным влиянием Запада, ни с нашими доморощенными диссидентами. И я точно знал, что если я этого не сделаю, то единственно верным станет подход Солженицына, а это и был главный признак проигрыша того ведомства, в котором я сейчас служу.
[1] Просто напомнить: Сталин умер в 1953-м, его тело забальзамировали и поместили в Мавзолей, потеснив Ленина, но в 1961-м тайно перезахоронили в некрополе у Кремлевской стены. Его могила первые девять лет была без памятника, только с плитой, а бюст работы скульптора Николая Томского был установлен в 1970 году.
Глава 16
«В разладе между телом и душой»
Свою очередную поездку к Молотову я обставил по всем правилам. Накануне позвонил, попав на Сарру Михайловну, выяснил, что отставной политик завершил свои дела с больницами и готов меня принять, договорился о времени, даже спросил, что взять с собой — но она ничего заказывать не стала. Ещё я воспользовался опытом Валентина и взял у нас в Конторе машину — но не «догонялку», а обычную двадцать первую «Волгу», но тоже благородного черного цвета. Разрешение на эту «аренду» Бобков подписал мне без особых вопросов, ему вполне хватило объяснения, что я еду на встречу с Молотовым.
И в полдень субботы я припарковался у знакомого двухэтажного домика, но вышел не сразу, а минут пятнадцать сидел, положив руки на руль, и вспоминал свои ощущения от недавнего посещения Красной площади и её некрополя.
Никаких чаепитий на этот раз не случилось. Женщина спросила меня про чай, я в ответ сказал, что поступлю, как будет угодно хозяину, ну а хозяин сразу повел меня на огород. Правда, капусту там уже убрали, да и вообще по почти осенней поре участок выглядел не слишком презентабельно.
— Я бы предложил тебе прогуляться в лес, но пока не могу ходить далеко, — повинился Молотов.
Выглядел он чуть лучше, чем в нашу первую встречу, но я не забывал, что ему уже за восемьдесят — в этом возрасте «чуть лучше» вовсе не означает «хорошо». Ходил он, опираясь на палочку, лицо по-прежнему было острым и с нездоровой на вид кожей, покрытой старческими пятнами. Но держался Молотов бодро.
— Я понимаю, Вячеслав Михайлович, — сказал я. — Если устанете — скажите сразу, я помогу вам вернуться, если будет нужно.
— Комитетчики какие-то добрые пошли… — проворчал он. — А ты как, нашел ответ на мой вопрос?
— Вы про сталинские репрессии? — уточнил я.
— Про них, родимых, — он попытался улыбнуться, но получился зловещий оскал.
Однозначного ответа на этот вопрос у меня так и не появилось, но я подозревал, что его и не существует. Поэтому вполне мог выдать одну из версий, появившихся в будущем, за собственное озарение.
— Насчет нашел — не знаю, — я тоже улыбнулся, понадеявшись, что в моем исполнении этот жест выглядит не настолько пугающим. — Но одну догадку выскажу — так их называют, чтобы обозначить персональную ответственность Сталина за то, что творилось в конце тридцатых. Ну и, наверное, чтобы это обвинение не падало на остальных руководителей коммунистической партии.