Последние слова он произнес с понятной горечью, которую я хорошо понимал. Всегда обидно, когда твои успехи никого не интересуют, а вот промахи разбирают досконально и очень подробно. В этом смысле все диссиденты, которые вспоминали о «сталинских репрессиях» и кричали о репрессиях нынешних, однозначно работали на наших вероятных противников. Но даже пообщавшись с этой публикой достаточно плотно, я не мог однозначно сказать, делали они это по дурости или же по чьей-то настоятельной просьбе. Правда, Чепаку я уверенно говорил, что то самое ЦРУ работает по нашим диссидентам, и это в самом деле было так — но сомневался в том, что это именно классическая вербовка. Тот же Якобсон не производил впечатление действующего агента иностранных спецслужб, хотя по факту им являлся. Якобсон был просто дураком, который решил, что он умнее всех, поскольку знает наизусть творчество Блока. Но даже дураков надо сажать в тюрьму, чтобы они перестали вредить хотя бы в мелочах.
— А в чем заключалась та проблема, которую Хрущев решал тем докладом? — напомнил я.
— Не понимаешь? — Молотов как-то хитро посмотрел на меня.
Я не стал принимать его игру.
— Нет, Вячеслав Михайлович, даже версий никаких нет, — признался я. — С моей точки зрения — этот доклад появился как-то вдруг. Я даже не задумывался, что он решал какую-то проблему… Так что это за проблема?
— Да это просто, майор Виктор, — сказал он. — У этой проблемы было имя, отчество и фамилия. Иосиф Виссарионович Сталин.
Я не стал просить объяснений, но это было сродни чуду. Недавняя моя молитва у могилы Сталина, видимо, всё же пробудила мои мыслительные способности, и я решил удовлетвориться тем, что понял самостоятельно. Сталин для Хрущева действительно был серьезной проблемой, да и не только для него. Масштаб этого политического деятеля был таким, что на его фоне лидеры всех остальных стран того времени казались пигмеями. Худо-бедно рядом с ним можно было поставить только Рузвельта, который сумел справиться с американской проблемой тридцатых, в США гордо названной «Великой Депрессией», но уже Черчилль не дотягивал — и хорошо понимал это. Ну и те в СССР, кто правили после Сталина, чувствовали собственную ущербность — тот же Хрущев был парнем сметливым, и ему не составило труда понять, что никакой полет в космос не затмит свершения предшественника. И он решил смешать его с грязью, заодно организовав утечку этого процесса на Запад — таким способом он давал понять тем же политическим пигмеям в Америке и в Европе, что тот, кого они боялись до усрачки, всего лишь обычный кровожадный людоед.
Но Хрущев промахнулся — как обычно. Поэтому его и презирали Молотов с Маленковым, которые, скорее всего, тоже чувствовали собственную ущербность перед величием Сталина, но на первые посты не претендовали, а потому просто принимали существующее положение дел. А промахнулся Хрущев в том, что у масштабных фигур не только положительные стороны более выпуклые, но и отрицательные. Как там было в одной сказке из моего будущего? «Он творил великие дела — ужасные, но великие». И способ борьбы герои той сказки выбрали примерно тот же, что и в СССР шестидесятых — так Сталин превратился в того, чьё имя старались не называть.
Попытка развенчания культа Сталина в итоге привела к обратному результату. В истории Советского Союза появилась та самая фигура умолчания, о которой все знали. Этой фигуре приписывались все возможные злодеяния — выдуманные и настоящие, но одновременно ему же начали присваивать и положительные атрибуты, как и бывает со сказочными героями. В моем времени Сталин превратился в настоящего былинного богатыря, который совершал подвиги эпических размахов; он не был хорошим, потому что и злодейства у него выходили не менее эпическими, но превратить его в однозначного злодея мешала суровая реальность. Да, он расстрелял сколько-то человек, но при этом страна под его руководством в сжатые сроки провела индустриализацию, аналогов которой мир просто не знал, и сумела выиграть страшную войну на выживание. Даже с жертвами репрессий всё оказалось не так однозначно, и тот же Солженицын хорошенько подсуропил своим последователям, назвав фантастические по любым меркам сто миллионов. Когда опубликовали настоящие цифры, то в интернете потом не упускали случая поиздеваться над поклонниками этого писателя — мол, помним-помним, стопятьсот тысяч миллионов расстрелянных лично Сталиным. Хотя и те настоящие цифры были, разумеется, страшными, поскольку касались огромного числа людей, которые зачастую были виноваты лишь в том, что говорили не с теми и не там. Вот как я сейчас.