— Мне разрешили поговорить с вами, Вячеслав Михайлович, — с легким нажимом сказал я.
— Хочешь сказать, что ты не сам придумал прийти ко мне? — чуть напрягся он.
Я глубоко вздохнул — и решился.
— Не сам… С февраля я был в длительной командировке в Сумах, и там мне довелось встретиться с Владимиром Ефимовичем Семичастным, бывшим…
— Я знаю, кто это, — прервал меня Молотов. — Такой же… Это он тебя послал?
— Посоветовал, — поправил я. — У нас с ним зашел разговор о том, какие города можно считать советскими. Москва, Ленинград, Баку… А Киев он отказался считать советским. У меня своего мнения не было, я в Киеве давно не был, но в Сумах насмотрелся и наслушался разного, в том числе и разговоров о том, как хорошо могла бы зажить Украина, если бы вышла из состава СССР. Если и в Киеве то же самое, то да, Владимир Ефимович прав. А у вас он советовал спросить, как сделать Киев советским.
Молотов промолчал, подошел к капустным грядкам, наклонился, тронул один кочан, другой.
— И ты рассказал об этом разговоре тем, у кого просил разрешения на встречу со мной? — как-то глухо спросил Молотов.
— Нет, о нем знаем только мы двое… знали. Теперь ещё и вы, Вячеслав Михайлович.
Он кивнул и снова дотронулся до капусты.
— Ты же понимаешь, что на бегу на такие вопросы не отвечают?
— Понимаю, — сказал я. — Готов приехать ещё раз, но придется снова говорить о репрессиях тридцатых. Если вы не против…
Он резко для своего возраста поднялся и повернулся ко мне.
— Опасную игру ты затеял, майор Виктор, — с железом в голосе произнес Молотов. — Если твои узнают, то забудут обо всех своих принципах. Закончишь жизнь в расстрельном подвале на вашей Лубянке… Ты же в центральном аппарате служишь?
— Теперь — да. Вчера приказ был.
— Вот-вот, поближе перевели, чтобы приглядывать? И ходить недалеко… был я в том коридорчике, где приговоры исполняли, неприветливое место. Не хотел бы я туда попасть.
— Я тоже не стремлюсь.
— Никто туда не стремится, — сказал он. — Против своей воли попадают. Когда начинают не в ту сторону смотреть и не с теми людьми общаться. Вот как ты сейчас. Зачем тебе эта Украина?
Этот вопрос застал меня врасплох, и я ответил банальностью — мол, без украинской части Россия не может быть полноценной страной. Но Молотова этот высокопарный парафраз ещё не сказанных слов видного русофоба Збигнева Бжезинского не убедил. [1]
— Чужими словами говоришь, майор Виктор, — неодобрительно покачал он головой. — Своей головой начинай думать. Дам одну подсказку: в «сталинских репрессиях» важно не второе слово, как думаешь ты и твои начальники. Измени подход. Подумай о человеке по фамилии Сталин.
Как ни странно, он согласился на следующую встречу, попросив прийти недели через три — ему нужно было лечь в больницу, чтобы провериться. Я пообещал быть как штык, причем один — Татьяну Молотов попросил больше в такую даль не таскать.
Мы вернулись к оставленным дамам, но Сарра Михайловна, лишь взглянув на Молотова, сказала ему, что он устал, и быстренько нас выпроводила.
Вряд ли я справился бы с отчетом об этом разговоре за день. Но добрые начальники — я находился в процессе перевода, поэтому Денисов как-то сговорился с Бобковым — выдали мне целую неделю на приведение личной жизни в порядок. Получился своеобразный медовый месяц длиной в семь дней, который я частично потратил на то, чтобы придумать, что писать, а что опустить, рассказывая о прошедшей беседе с Молотовым.
Основной проблемой стало то, что мы с ним ни о чем не сговаривались, а он вполне мог написать на меня кляузу: мол, злые гебешники совсем покоя не дают, угомоните Комитет и лично товарища Андропова. Эта жалоба в обязательном порядке попадет в Общий отдел ЦК КПСС, а Общий отдел ЦК — это очень серьезно и очень по-взрослому.
На первый взгляд, это была обычная канцелярия, которая есть в любом учреждении, но в приложении к ЦК КПСС даже что-то обычное превращается в нечто весьма влиятельное и монструзное. Создан был этот отдел в первые годы советской власти, когда секретариатом ЦК ведал Сталин, который ещё не стал всемогущим вождем СССР. Ну а потом Генсек старался держать на посту главы этого отдела доверенного человека — товарища Поскребышева, который одновременно был и его секретарем. После падения Поскребышева эту должность отдали некоему Малину — я помнил эту фамилию, знал, что он вроде был белорусом и в войну показал себя неплохим организатором, но не знал, почему потом «кукурузник» сохранил человека, которого приблизил Сталин. Ну а Брежнев после отставки Хрущева поставил на эту должность Черненко, который сейчас и отслеживал — с помощью подчиненных — все настроения в высших сферах власти Советского Союза.