Якир нахмурился. Кажется, напоминание о том, что он заключил сделку со следствием, било по его гордости; возможно, он бы предпочел всё-таки быть несломленным — но не нашел в себе сил снова отправиться в заключение надолго.
— Ладно, шут с тобой… спрашивай.
— Вопрос на самом деле простой. Когда вы поняли, что вам нужно бороться со сталинизмом и как это произошло?
Якир удивленно посмотрел на меня.
— А ты, начальник, по мелочам не размениваешься… Если я скажу, что не помню?
— Я развернусь и уйду, — я пожал плечами. — В принципе, мне ваш ответ особо и не нужен, ваша биография известна достаточно подробно, поэтому в общих чертах ответ мне понятен. Но, может, вы всё-таки расскажете, что такого случилось в 1966 году, когда вы вдруг увидели признаки возрождения сталинизма в СССР?
Он молча смотрел на меня, а я — на него, не отводя взгляд.
— Ты всё понимаешь, чекист, — тихо сказал он.
— Думаю, не всё, — также тихо ответил я. — Я не могу понять, ради чего можно принести в жертву работу в институте Академии наук, кандидатскую диссертацию, устроенную жизнь. Как можно всё это променять на постоянные обращения, заявления и фактически — на подпольную борьбу против своей страны? Не объясните?
— Когда все твои знакомые выходят на площади, сложно оставаться в стороне, — он всё ещё говорил тихо-тихо, на грани слышимости. — Никто не поймет, а бойкот… К тому же я по-настоящему ненавижу Сталина.
— Не вы один, Петр Ионович, не вы один… — сказал я. — Но Сталин — это не вся страна. И он умер двадцать лет назад.
— Методы его живут!
— И снова мимо, — я позволил себе улыбку. — Мстить мертвецу через разрушение страны… Знаете, однажды одного римского папу выкопали из могилы и судили по всей строгости тогдашнего уголовного кодекса. Не думаю, что некоторым историческим примерам стоит следовать настолько буквально. Жить нужно здесь и сейчас. Подумайте над этим, Петр Ионович. Прощайте.
Я вышел из комнаты, ещё раз поблагодарил конвоиров — и отправился в местный туалет. Мне нестерпимо захотелось вымыть руки.
— Что дальше? — спросил Бобков.
Выслушал он мой доклад без всякого выражения на лице, даже вопрос задал лишь один — уточнил, какие посольства были представлены на процессе. У меня вообще создавалось ощущение, что ему вся эта возня с диссидентами не слишком интересна — та же поездка на матч Спасского с Фишером занимала его гораздо больше. Но в целом он понимал, каким направлением руководит, знал, чем занимаются его подчиненные, и помогал им даже в мелочах.
— Якобсона будет вести Валентин, я буду держать этот вопрос на контроле, чтобы он надолго не завяз, — ответил я. — Думаю, к ноябрьским праздникам тоже выйдем в суд, там в целом всё ясно, осталось не так много. Людмила Алексеева… по статье 190−1 её дело можно закрыть до конца сентября. Но я не уверен, что её нужно обязательно сажать. Лучше попробовать запустить слух, что она согласилась работать на нас.
К Алексеевой у меня было сложное отношение. Я слишком хорошо помнил эту неуемную старуху, озабоченную правами человека и слегка повернутую на этом. Авторитет у неё тогда определенный был — всё-таки почти динозавр, начинавший свою борьбу при СССР и сумевший остаться в «демократическом» движении и после распада страны. Но новое поколение оппозиционеров из двадцать первого века к ней относилось чуть свысока — как раз из-за её возраста, который мешал ей понять устремления тех, кто пришел на смену её товарищам. В принципе, я был бы не против того, чтобы Алексееву лишили гражданства, но пока собирался ограничиться чем-то вроде условного наказания с обязательным привлечением к трудовой повинности. Сейчас она работала в каком-то бессмысленном институте в системе Академии наук, и меня подмывало задать руководству этой богадельни несколько вопросов о том, чем заняты их сотрудники. Впрочем, я сдерживался — историко-архивный институт тоже пока избежал моего пристального внимания.
Бобков усмехнулся.
— Хочешь схитрить? Ну давай попробуем, может, и выйдет что. А ещё?
— То письмо, на которое я опирался, подписывало полтора десятка человек, и большую часть из них мы уже опросили. Среди них есть… ну не совсем случайные люди, но те, на которых не хочется отвлекаться. Создать условия, чтобы они думали о хлебе насущном, а не о возвышенном. Но, например, Григория Подъяпольского стоит расспросить подробнее, у него за душой, похоже, есть кое-что интересное. Мы пока подтверждения не нашли, но это я виноват — сосредоточился на Якире и Якобсоне, чтобы быстрее довести их до суда. И ещё историк Леонид Петровский…