Выбрать главу

Мои сверстники мальчишки мне завидовали и считали меня более взрослым и «самостоятельным», так как я уже был на службе у государства. Хотя я и общался с большим кругом людей, но все же в пути я всегда был в одиночестве, со своими думами и уже недетскими мыслями. Нелегко мне было устро­иться работать на почту, да и заработок был неплохой. И все же я все время мечтал работать в каком-то рабочем коллекти­ве. Как ни жалко мне было расставаться со свыкшейся работой, все же я решил пойти работать на железную дорогу, хотя это оказалось не так легко и просто, как я себе представлял на первых порах. Рабочая сила была в избытке, и была очередь на бирже труда. А я еще был подростком, хотя уже за последние 2—3 года окреп, но взять от меня в физцческой работе нельзя было того, что от взрослого рабочего. Кроме того, уже начало действовать кое-какое законодательство об охране труда под­ростков. Но, откровенно говоря, в то время мы сами как-то старались обойти эти законы, добавляя себе год-два. Закон хорошо, но жить надо было на что-то.

Итак, добавив себе почти два года, я был принят на желез­ную дорогу. Шел 1922 год. Работал на погрузке и разгрузке железнодорожных вагонов. Грузили в вагоны и платформы шахтные стойки, разгружали вагоны с углем и другими грузами. Нелегко было, тем более что с питанием было совсем плохо, питались как говорится, «подножным» кормом. Мне на всю жизнь запомнился случай. Мы с отцом и младшим братом поехали в поле на свой участок косить просо. Там мы ночевали в поле. Наш отец где-то раздобыл молодой картошки и сварил ее без соли в большом ведреМы, голодные, с невероятной жадностью набросились на вареную молодую картошку. После еды со мной произошло что-то невероятное: я или отравился, или же объелся, но меня тошнило, началась сильная рвота, поднялась температура. Я весь был в горячке, временами даже терял сознание — переболел здорово. После этого случая я не мог есть молодой картошки несколько десятков лет, а один ее вареный запах вызьшал у меня тошноту.

Через полгода работы на железной дороге мне посчастливи­лось попасть в артель взрослых рабочих по ремонту железно­дорожных путей. Среди взрослых я был один подросток, и ко мне относились все хорошо. Но особенно меня полюбил и даже мне покровительствовал за мою смекалку, трудолюбие и услужливость старший дорожный мастер Титаренко. Это был грамотный, отлично знающий и любящий сэое дело чело­век. Ко всем рабочим артели он относился доброжелательно, хотя и очень требовательно. Титаренко был плотный, но до­вольно подтянутый, обладал большой физической силой, носил большие черные усы и своей красотой, нравом веселым и хват­кой напоминал запорожского казака из сказок. Как мастер Титаренко сам многое умел и показывал, как нужно Д(елать. В своей рабочей биографии я его считаю первым моим учите­лем и наставником. Мне на ремонте путей приходилось делать все: менять шпалы, производить их подштопку и подбойку, заправлять бровки пути и расстилать щебенку между шпал, сменять накладки и подкладки на рельсах и шпалах. Научился я забивать костыли мастерски, за 3—4 удара, проверять шабло­ном расшивку рельсов, производить рихтовку пути и делать разгонку рельсов, оставив нужный зазор на их стыках. Все эти работы мной были хорошо освоены при непосредственном ин­структаже мастера Титаренко, и я их выполнял отлично й бы­стро. Титаренко мне часто говорил: «Из тебя, Петя, выйдет отличный дорожный мастер — настоящий путеец. Но больше всего мне нравилась работа костыльщика. Забивая костылй, ты ведешь и расшивку пути. Костыльщик — это уже была квалификация, да она и оплачивалась выше рядового ремонт­ного рабочего.

Весной 1923 года всю нашу «путейскую артель» переброси­ли на станцию Жихор, а затем на большой железнодорожный узел Харьков-Основа для производства ремонтно-восстановй- тельных работ. Тут работать было тяжелее, объем работ огромный — смена шпал и рельсов, перешивка пути. В слож­ных условиях надо было заменить почти все стрелочные пере­воды, сменить рельсы на железнодорожном мосту. Всю нашу артель разместили в казарме. Это было двухэтажное кирпич­ное здание, четыре больших зала с нарами и соломой — вот и все удобства. На первом этаже размещались муяиины, на втором женщины. Ни воды, ни света, ни туалета — ничего этого не было. Свет — это в лучшем случае железнодорожный фонарь, вода в общем баке с прикрепленной к нему цепью кружкой. Постель — что у кого имелось. Небольшими группа­ми соединялись в артели и готовили себе пищу на костре в казанках или в котелках. Питались главным образом пшен­ным кулешом, радовались, если была картошка. Если был кусочек сала, то его заворачивали в тряпицу и варили для «вкуса» и запаха — и так несколько раз, пока сало не выварива­лось окончательно.

Я заболел малярией — тогда говорили «лихорадкой», и меня действительно не только лихорадило, а буквально трясло, вы­матывало все силы. Рано утром и вечерами я чувствовал себя хотя и слабо, но более-менее терпимо. Когда же поднималось солнце, к полудню, меня бросало в жар, холод, трясло неверо­ятно, до беспамятства. Так я мучился недели две, совсем извел­ся, похудел, ослаб. О моей болезни передали матери и отцу. Они просили меня возвратиться домой, но я наотрез отказался. Тогда ко мне приехала мать. Она привезла мне «подкрепле­ние» — пшено, картошку, хлеба две буханки и два куска сала. А главное — мать где-то раздобыла хинин. Я начал принимать его, нормально есть, и скоро молодой организм переборол лихорадку. А через некоторое время меня было уже не узнать, я подрос, раздался в плечах, и работать стало веселее и легче.

Чуть позже, находясь дома в отпуске, я ближе познакомился с учителем бывшей гимназии — теперь директором семилетки Перцевым. Сам по себе очень красивый и представительный, всесторонне образованный еще молодой человек, он меня все время уговаривал закончить семилетку. Но я этого не смог сделать, так как в семье был основным работником. Перцев повел со мной разговор о моем вступлении в комсомол. Откро­венно говоря, я имел слабое понятие о комсомоле да и впервые от Перцева я все подробно узнал о комсомоле, без предвзято­сти, наветов и даже проклятий в адрес этой организации. Разговор о комсомоле меня заинтересовал, и я решил вступить в его ряды. Предполагаю, что Перцев был «партийцем», как тогда говорили. К своему сожалению, я скоро потерял его из виду. Он куда-то уехал, и я об этом очень жалел. Считаю, что именно Перцев был первым «крестным» моих комсомольских мыслей.

Вскоре я перешел работать в паровозное депо. Сперва был подручным слесаря, затем слесарем, помощником кочегара, а дальше — кочегаром паровоза, стажировался на помощника машиниста паровоза. Одним словом, собирался стать настоя^ щим кадровым железнодорожником. В эти годы было много всего. Помню трагические случаи — наезды на путях и неохра­няемых переездах на людей, подводы, животных. Вспоминаю и забавные эпизоды. Так меня, помощника машиниста, молодой озорной парень по имени Гриша заставлял резаком мешать воду в тендере паровоза, якобы чтобы «поддать больше пару», и я мешал, да еще с каким усердием! А затем вся паровозная бригада до слез хохотала над проделкой Гриши и, конечно же, надо мной, хотя все ко мне относились очень хорошо и говори­ли, что такой «курс науки» проходят почти все новички.