Через узкую дорогу от их окна на первом этаже трехэтажки был удивительно богатый на оттенки запахов пота и нестиранного белья магазин. У магазина над входом была огромная неоновая розовая надпись «Продукты», совершенно неустранимая из квартиры даже плотными шторами. Как-то раз в этом магазине Волгушев купил пакет картошки, где среди немытых картофелин оказался крупный и тоже выпачканный в земле черный камень.
Как-то на рассвете к ним в форточку запрыгнул коренастый серый кот, серьезно, совершенно не обращая внимания на спящих на диване людей, прошелся по комнатам, а когда разбуженный Волгушев поднялся на него посмотреть, почему-то страшно перепугался, запрыгнул на штору (подло заблокировала подоконник), перевернул горшок с цветком (гнусно мешал разбежаться до форточки), свалился между рам (форточка оказалась закрыта москитной сеткой, комната-то другая), подтянулся на передних лапах и все так же, не издавая ни звука, пулей выбежал обратно в комнату с открытой форточкой и в два прыжка ушел на улицу.
Бешеный кот больше не являлся, зато стала заходить соседская черная с белой грудкой и как бы в галошиках на лапах кошечка. Сначала она случайно увязалась за Волгушевым из магазина и, поломавшись («Ты зайти, что ли, хочешь? Нет? Ну зайди, дам тебе паштету»), сразу же деловито обошла квартиру по периметру, зашла за диван и оба кресла, изучила подоконники, после чего поела, дала себя погладить и спокойно выпрыгнула через окно. Через пару дней она зашла уже без спросу, вскочив на жестяную отводную пластину прямо из-под окна, дождалась, когда к ней выйдут из кухни поздороваться и, мурча, направилась к все стоявшей с прошлого раза пластиковой коробочке с водой.
Кошка увязывалась за ними каждый раз, когда в ее присутствии они выходили из дома. В пределах квартала она чесала следом, забегала вперед, обходила их боком, слово пес на прогулке, но чем дальше, тем сильнее отставала и трусила. Смешнее всего было, когда она в дороге вдруг бросала их и припускала за совершенно посторонним встречным человеком на том, видимо, основании, что от него пахло родными дворами или, может быть, он шел в нужную ей сторону. Они не знали, как кошку зовут, поэтому стали звать ее Шлюха.
В конце квартала, с другой стороны уже нормальной городской дороги со светофором был всегда пустой, причем не помогало даже, что он единственный в округе работал до 23.00, магазин «На недельку». Они с Катей сразу переименовали его в «На минуточку» и в некоторые летние месяцы каждый вечер покупали там пакет переспелых, совершенно медовых бананов по рублю за кило и шли гулять до полуночи.
В одну летнюю субботу Катю так взбесили их коричневые деревянные полы, что она, прямо не завтракая, сгоняла в ЦУМ за банкой краски и до обеда покрасила все полы в желтый, после чего оставалось только пойти гулять. Они дошли пешком по Слепянскому каналу до Чижовки, и за это время Волгушев как раз успел вкратце пересказать ход февральской революции. Катя было удивительно необразованна в исторических вопросах. В тенистом парке на берегу искусственного озера они перекусили слойками с йогуртом, и Катя даже немного пустила слезу – Волгушев скинул ей на телефон фотографии царской семьи, и особенно ее проняло, когда к десятой милой живой сценке она сама стала различать в чужих красивых девочках Ольгу, Марию, Татьяну и Анастасию. Из Серебрянки они на трамвае доехали через полгорода к «Дому кино», где посмотрели какой-то боевик, съели на бульваре шаурмы и затемно вернулись домой умыться и проверить пол.
Пол сох отлично, однако у дома, как они и подозревали, их встретила Шлюха. Чтобы не дать ей потоптаться, они снова пошли гулять, уже втроем с кошкой. За каналом кошка отстала и потрусила обратно, а они дошли до круглосуточного, купили разной чепуховой еды и еще несколько часов слонялись по проспекту, закончив на скамейках бульвара напротив парка.
Часа в четыре уже было, в общем, светло, но каким-то слепым плюгавым светом. С обостренными чувствами сбивших себе сон людей они дошли до главных ворот парка, античной арки, приглашающей пройтись нарисованной по линейке мощеной аллеей куда-то в варварский сосновый лес, как раз когда солнце начало свое восхождение на стремительно голубеющее небо.
Они вошли в парк. В ветвях заливались расселенные по именным скворечникам телефонных операторов птицы. От их нестройного, но за счет трехмерного симфонизма, что ли, удивительно гармоничного пения, от режущей ноздри свежести воздуха и от происходящего прямо на глазах прояснения мира кружилась голова. Дома с наслаждением бросились спать на уже и не умевший складываться из-за отвалившейся боковушки диван, и когда Волгушев на прощание погладил хозяйским, ни к чему не ведущим жестом Катины ягодицы, те были приятно полными и прохладными, словно из нежно-розового мрамора.